Мы целовались бешено, страстно, нежно. Как изголодавшие любовники и как верные супруги. Мы теряли голову, шепча слова признаний и выныривали на свет скепсиса и горечи, когда хотелось обижать и мучать. За то, что полного счастья и полной близости не было и не могло быть. Я металась в жару на сброшенном «леопарде» в расстегнутой блузке, с обнаженной грудью, отдаваясь в самозабвении его рукам и губам. Я стискивала его виски, покрывая поцелуями горячее, худое лицо, нежную, колкую у подбородка шею с пульсирующей в выемке жилкой.
— Поедем ко мне. — Он резко встряхнулся, вернул кресла на место и включил мотор. Все это, не глядя на меня, с какой-то деловитой обреченностью.
Резко развернувшись, мы помчались в город. У въезда на Ленинградский проспект, я придержала руку, лежащую на руле:
— Пожалуйста, не надо.
Машина послушно остановилась у обочины. Пошарив за пазухой, Юл извлек что-то маленькое и пушистое.
— Чуть не забыл. Поймал у метро «Динамо», пока ждал тебя. Кажется, это бурундук. На более крупного зверя меня не хватило. Пусть слушается свою хозяйку. — Он прикрепил игрушку за тесемочку к зеркальцу ветрового стекла. Затем, не глядя на меня, вышел, аккуратно захлопнув дверцу.
— Постой! — Крикнула я вслед удалявшемуся Юлу и, выскочив из машины, догнала его. Все, что угодно, только не смотреть на удаляющуюся от меня спину. — Давай, посидим минуту. Смотри, как торжественно!
В маленьком сквере перед въездом в Академию имени Жуковского было пусто, тихо, бело, как на краю света. Юл перешагнул через грязный сугроб и, склонив голову, остановился у памятника. Генерал из черного мрамора грозно смотрел вдаль, пытаясь разглядеть, наверно, здание аэровокзала по ту сторону проспекта и перспективы российского воздухоплавания в целом.
— Никогда у меня не получалось поверить в то, что изваяние представляет жившего когда-то человека. — Сказал Юл. — Даже памятник Пушкину. Наверно, это лучший способ убить живую память об умершем превратить его в бронзовый или гранитный символ, монумент… Непонятно, почему это все мечтают о памятниках…
Я рассмеялась:
— Кто это — все? Брежневские «видные деятели», попадавшие под статью «и установить бюст на родине героя»?.. Мы-то, видевшие сваленных колоссов у ЦДХ — всех этих лениных и свердловых, дзержинских, знаем, как коротка земная слава.
— Sic transit gloria mund… По-латыни тебя зовут Глория… Жаль, что так называть тебя будет другой…
Мы сели на покрытую снегом скамейку, будто припадшая к могиле усопшего родня. Сидели молча, глядя вперед, на усыпанные мелким снежком липы, идущие вдоль проспекта.
