— Поехали куда-нибудь.
Мы тронулись куда глаза глядят.
— Почему ты не носишь шапку? — Кажется, я направилась в район Марьиной рощи.
— Не люблю.
— А шарф?
— Нету… У меня вообще многого нет. — Зло добавил он. — Например, возможности покормить тебя хорошим обедом. Я заметил, как ты смотрела на гамбургеры.
— Работа, которую ты нашел, не ладится?
— Наверно, я не умею приспосабливаться. Не научился быть «шестеркой».
— О, ещё вся жизнь впереди! Только надо твердо усвоить, чему стоит учиться, а чему нет. «Шестеркой» тебе, видимо, уже не стать. А вот приспосабливаться жизнь заставит. Выбиться в «генералы» — ведь это и значит — приспособиться, подмять обстоятельства под себя. А ты сильный. — Я усмехнулась, имея ввиду его любовный натиск. Так использовать меня способен далеко не каждый. — Неужели я стала бы катать по Москве с заурядной личностью?
— Спасибо, доктор. Вы умеете вселить оптимизм.
Заметив вывеску нового кафе «Посиделки», я притормозила.
— Скажи, если мы перехватим блинчик за мой счет, ты оставишь попытки соблазнять меня? — Ведь это уже будет квалифицироваться как альфонсизм. Да и мне не хочется покупать твою привязанность. — Я с вызовом посмотрела на него. — Как быть?
Юлий нахмурился и опустил глаза.
— У меня были деньги. Я специально взял. Но потратил.
Он настолько сейчас напоминал провинившегося мальчишку, что я потрепала его затылок и задержала руку — волосы у шеи были мягкими, густыми, теплыми. Юл поймал мою поспешившую сбежать руку и прижал к губам ладонь. У меня захватило дух. Странным образом сочетались в моем спутнике мальчишество и мужественность. Гремучая, убийственная смесь.
— Предупреждаю, я съем очень много. На нервной почве у меня с детства проявляется страшный аппетит. — Сказал Юл, когда мы вошли в кафе.
Гардеробщик любезно принял моего «леопарда» и хиленькую куртку Юла. Я увидела его без верхней одежды и улыбнулась: точно такой свитер, как я одевала на работе! Но изрядно поношенный, со светящимися на локтях проплешинами. Воротничок белой рубашки, выглядывающий из-под круглого выреза, намекал на некую торжественность костюма. Вся его вытянутая, худощавая фигура навевала образы белогвардейской эмиграции, каких-то голубокровных Галицыных и Оболенских, сгинувших в константинопольских трущобах.
В маленьком уютном зальчике, оформленном под сельскую харчевню, было пустынно и тепло. Празднично пахло пирогами, а на деревянной стене висели ходики с кукушкой.
Я заказала бульон и кучу всяких блинчиков — с картошкой и грибами, с кислой капустой, с мясом, ватрушки и пряники.
