Я вышел из отделения милиции в расстроенных чувствах. Кому приятно ощущать себя болваном? Только на углу вспомнил, что забыл пожаловаться на несправедливый штраф. Но черт с ним. Все равно платить не буду. В повестке написано, что в случае неуплаты взыщут по месту работы. Бог в помощь! Взыскивайте!
До вечера я решил посидеть дома в тишине и спокойствии и зашел в магазин, чтобы купить каких-нибудь продуктов из наличного ассортимента. В голове почему-то гулял стишок Михалкова «Ищут пожарные, ищет милиция»… Непонятно, с чего вдруг вспомнил? Там вроде искали героя, а не убийцу. Там герой был приметный: плечистый и крепкий, в футболке и кепке и еще со значком ГТО. Полгорода его искало, но так много героев тогда расплодилось, что один, конкретный, как сквозь землю провалился. Теперь убийц и потенциальных убийц больше, чем героев тогда. Но самое смешное, что этих убийц никто и не ищет. Хватают мелочь на бытовой почве, а чуть что серьезное — ищут, где самим спрятаться. Се ля постсоветская ви!.. Исходя из этого, можно заключить, что с мафией Шекельграббер не был связан, иначе бы Квочкин закрыл его дело для собственной безопасности. Это упрощает поиски… А если Шекельграббер все-таки был связан с мафией и поэтому Квочкин прикрылся мною?..
Едва разогрел какое-то подобие котлет, кашей расползшихся по сковороде, едва открыл банку сока, как в дверь позвонили. Я почему-то опять открыл без всяких предосторожностей. На пороге стоял мужчина.
— Я — Терентьевич, — объявил он.
— Хоть Петрович, — ответил я.
— Нет, я все-таки Терентьевич.
— Вы мне не интересны.
— Но я хочу объясниться.
— Вы уже объяснились пару дней назад.
— Это не совсем то, что я хотел сказать.
— Конечно, вы сделали без слов. Ладно, заходите, смирился я. — Котлеты есть будете?
— Нет, спасибо.
— Вы знаете, что в русском доме нельзя отказываться от «Демьяновой ухи»?
— Хорошо, — согласился он. — Покушаю. Немного.
Мы сели за стол.
— Выпьете? — спросил я, хотя знал, что в доме нет ни капли.
— Не пью.
Я испытывал какое-то злорадное удовольствие, когда кормил Терентьевича котлетами из плесневелого хлеба и протухших жил. Он-то привык к другой кухне. Теперь пусть знает, во что обходится аборигенам растаскивание России — банановой республики мирового сообщества в недалеком будущем.
— Я люблю Марину, — сказал он, расправившись с котлетой. Вероятно, только эта мысль и удержала его от рвоты.
«Мне вас жаль», — хотел сказать я, но передумал.
Вместо этого я сказал:
