Подвиг, 2010 № 05 | страница 46



— О господи!.. — вновь простонала Ползункова.

— Выходит, из сумасшедшего дома он сбежал, — сказала актриса.

— И спрятался здесь, — согласилась Ахмеджакова. — Но почему об этом ничего не знает Александр Анатольевич? — промолвила актриса. — У самого рыльце в пушку, не сомневаюсь. Может быть, он вообще с этим Олжасом заодно. А также с тем, другим, с лошадиными зубами. Японец тоже вызывает у меня жуткую неприязнь. Смотрит так, словно… словно хочет сделать из тебя суши.

— Для этого надо быть хотя бы воблой сушеной, — не удержалась путана, — а не скелетом рыбьим.

— Какая же вы, милочка, язва! — ответствовала актриса. — Вас нельзя принимать в светском обществе. Не комильфо.

— А идите вы все… — И путана разразилась соответствующим набором слов.

— О господи! — испуганно сказала Ползункова, даже ее Принцесса мяукнула от неожиданности.

Но тут настоящим мастером слова проявила себя и поэтесса княжеского рода:

— Да пошла ты сама… — И выдала целую тираду отборного портового мата.

Признаться, подобного я не слышал. Левонидзе толкнул меня в бок локтем.

— Не пора ли вмешаться? — шепотом сквозь смех спросил он.

Я приложил палец к губам. Еще не время.

— Дамы, дамы! Успокойтесь! — начала урезонивать скандалисток актриса. — Прежде всего надо решить, что делать? Уезжать или оставаться? Мне лично здесь по душе. Я будто вновь попала в свою любимую театральную среду. Только играю теперь саму себя, не для зрителей. А кто в этой пьесе злодей — даже и не важно. Узнаем в конце представления.

— Надеетесь доиграть до конца? — сумрачно спросила путана. — Может и не получиться. Если режиссер надумает убрать вас в середине спектакля.

— О господи! Зачем вы меня пугаете? — жалобно пискнула вдова-миллионерша. — Но я отсюда никуда не уеду, так и знайте. Мне здесь хорошо.

— Мне, в общем-то, тоже, — согласилась путана. — Кроме того, у меня есть свои, особые интересы. Но я о них вам не скажу. А людоед Олжас или нет — плевать. Нужно просто держаться от него подальше, не садиться за один стол. Чтобы не угодить в тарелку.

Какие же у нее «особые интересы»? — подумалось мне.

— Тогда и я останусь, — вздохнула поэтесса. — В конце концов, я действительно могу и ошибаться. Все казахи для меня на одно лицо, особенно людоеды. Вот послушайте лучше, что я сочинила намедни…

Левонидзе снова толкнул меня в бок

— Нашего вмешательства не потребовалось, пошли отсюда, — сказал он. — Я физически не могу переносить ее стихоплетство.

— А как же быть с Олжасом? — спросил я, терзаемый разного рода сомнениями.