У входа на склад чуть не наталкиваюсь на Фридриха Муравске.
– Я к тебе. Ну как, расклеили? Рассказывай.
– Конечно.
– Все целы?
– Марио да я – как видишь. Об остальных еще не узнал.
– Надо окольным путем. Осторожненько. Не сразу.
– Само собой.
– Ну как, страшновато было?
Еще бы, такая куча непредвиденного. Распускаю до предела натянутые нервы, торопливо рассказываю о перипетиях вчерашней расклейки в Йоханнистале и здесь, в Обершеневайде. О том, как сглупил, не надо было клеить первую в витрину пропаганды. Да уж очень соблазнительно – ложку дегтя в бочку с медом. И о том, что надо было подальше от общежития морячек, о том, как перепугался, когда на пустынной улице догнала легковая автомашина. Думал, – все, сейчас заберут (коробочку выбросил в небольшой сугроб возле палисадника), оказалось – пьяные офицеры какую-то улочку спрашивали, к аэродрому. И как потом копошился в потемках, разгребая сугроб. Нашел проклятую коробочку, только пальцы страшно замерзли. И еще как размахнулся было влепить наклейку на столб афиш и объявлений, да так и прошел мимо с поднятой рукой: из-за столба вышел кто-то, прикуривал, что ли, там. И он мне отсалютовал «малым римским», мы спокойно разошлись, но я все же прибавил шагу.
Мне очень понравилось, когда Фридрих меня похвалил и обещал передать все Отто; меньше понравилось пришедшее распоряжение – «отстояться», выждать, осмотреться. За передачу, расклейку хетцбрифе (подстрекательских листков) – ведь мера отмеренная. Тоже хохферрат – измена.
Идет все тот же февраль сорок второго. Красная армия все гонит и гонит врага на Запад на всем огромном Центральном фронте. Неудержимо, я в этом уверен, все быстрее и быстрее.
Правда, рассудительный Тарасыч – на чердаке, у Жоржа, – давно говорит о каких-то ограниченных целях контрнаступления, об обороне Москвы. Но меня не переубедишь. Восторженные комментарии Би-Би-Си подкрепляют мою уверенность. Нет, это долгожданное чудо. Полный крах военной машины Гитлера, начало не менее стремительного похода на Запад.
У меня приподнятое настроение. Забыты отчаянно тяжелые дни тревоги за Москву. Фридрих тогда говорил: «Я верю в победу Красной армии, но если этим кровавым собакам удастся взять Москву – дня больше жить не буду в их треклятом рейхе. Увидишь: поднимусь вот на этот балкон, произнесу последнюю речь, и пусть они меня хоть четвертуют».
И вот когда это все позади, а чаша военного счастья явно перевесила в нашу сторону, победа, психологический перелом в массах близки и нам, чтобы их ускорить, необходимо действовать решительно, смело, самоотверженно, в нашей подпольной организации… объявлена тревога.
