Интересно, что и учебного бронетранспортёра не оказалось на месте… но Лимон отметил это вскользь и постарался поскорее забыть: мозг уже не выдерживал. Хотелось упасть и зарыться.
Держа что-то бормочущего Пороха с двух сторон, поднялись на третий этаж и свернули налево, в мужские дортуары. Там жили те, кого родители не могли забирать домой, и сироты. Сироты вообще существовали на полном пансионе. Но и тут имел место непонятный разнобой: Костыля, который подолгу жил один, в дортуары не селили, а Маркиз койку имел, хотя и жил по преимуществу у тётки, сестры его покойной матери.
Дортуары от остальной гимназии отделяла фанерная стенка и дверь из рифлёного стекла — то есть преграда, в сущности, символическая. Но и её не пришлось преодолевать: замок не был заперт.
В комнатку Маркиза и зашли — она была первая по коридору, самая маленькая, на одну койку, и здесь, бывало, велись долгие и умные беседы — разумеется, до ужина, после которого посторонние подлежали изгнанию. Потом Лимон быстро пробежал по остальным комнаткам — даже не в надежде найти живого или из опасения соседства с мертвецами, а просто так, чтобы не оставлять в тылу. Всё было открыто, убрано и голо — как и полагалось в самом начале вакаций. В торце коридора находилась служебная комната, единственная запертая из всех — и Лимон, уже без всяких колебаний, откинул штык-нож, подцепил им хлипкую задвижку и сорвал её вместе с замочком. Там были одеяла, простыни, полотенца — он взял целый ворох и вернулся.
Порох ничком лежал на голом матраце, обеими руками закрыв голову. Лимон первым делом подошёл к окну и опустил светозащитную штору, потом накинул на Пороха два одеяла, повесил на спинку кровати полотенце и поманил Илли за собой. Они вышли и притворили дверь, оставив небольшую щель.
— Наверное, надо бы караулы расписать, — сказал он. — Но я не могу. Я сейчас сдохну. Ты, по-моему, тоже. И обязательно что-то съесть…
Илли замотала головой.
— Тогда спать. Выбирай комнату, проверь окно, чем-нибудь подопри дверь. Спинка стула как раз вровень с ручкой… Туалет вон там, вода ещё течёт. Иди первой.
Сам он запер на защёлку входную дверь (ту самую, символическую), положил под неё одно свёрнутое одеяло, снял жилет, сложил пополам и пополам, лёг, примеряясь… и вдруг всё погасло. Не сразу, но очень быстро. Как будто кто-то пробежал пальцами по тумблерам…
Ночью ничего не случилось.
Наутро Порох был вроде бы обычным, только молчал и смотрел всё время вниз. Илли тоже была задумчива. Лимону же почему-то хотелось говорить, рассказать свои сны, их было много — и все безумные. Но он чувствовал, что рассказы его будут никому не интересны, да и ему самому они были бы не интересны при других обстоятельствах; просто пробивало на словесный понос. После того, как он едва не утонул, его с полгода тянуло на такого рода болтовню — надо было поделиться со всеми своими тонкими переживаниями. Но словами они не передавались, вернее, передавались неправильно и скучно…
