Юда и Ешуа в недоумении глядели на старика. Тот отпил вина из серебряного кубка и говорил дальше:
— На большом шелковом платке скверными красками было нарисовано лицо твое, Ешуа, скверно нарисовано — любой грек хохотал бы над такой мазней, я уж не говорю о том, что даже твоя мать не признала бы на этом рисунке ни одной черты своего сына. Но зато, какой был у этого лика взгляд — это немыслимо! Взгляд этот, казалось, проникает насквозь! Я до сих пор не могу понять, как столь неумелые, неловкие руки смогли сотворить такое чудо! В этом взгляде было все: боль и надежда, мудрость и сумасшествие, вера и отчаяние. Сами эти люди выглядели безумными, особенно один из них — маленький, неимоверно истощенный человечек, в пути именно он хранил этот кусок ткани, оборачивая им свою полупрозрачную плоть. Он рассказал мне ту историю, которую я только что услышал от вас. На том месте, где вы закончили, он свой рассказ продолжил, а товарищи молча кивали, подтверждая истинность его слов. Он сказал мне, что сын Божий Иисус прижал платок к своему лицу и, отдав ткань пустынникам, внезапно растворился в воздухе вместе с апостолом своим Юдой Искариотом, а на шелке якобы стал проступать нерукотворный лик, который они мне и показывали.
Окончательно проступил он, по их словам, в три дня и, что самое невероятное, они сами, по-моему, истово верили в это, а особенно тот маленький пустынник, который, наверное, в лунатическом исступлении и нанес рисунок на ткань. Ну, а дальше они поведали мне, что их племя отринуло и их, и их нового Бога. Побросав навеки очаги, жен и детей своих, пошли эти трое разносить по всему миру легенду о нерукотворном чуде. Кто-то верит их безумным рассказам — людям всегда хочется верить в чудо — и бросают им хлеб, как нищим; некоторые смеются и забрасывают их камнями — люди всегда не прочь бросить камень в ближнего своего. Но чем дальше идут три пустынника, тем больше верят они в свое чудо, в то, что глаза их Иисуса — это всезрящие очи Господни! Да!
— Но почему никто из иудеев не изорвал, не сжег рисунка? — удивился Юда.
— Не знаю, но, может, ответ в том, что ни один смертный не в состоянии спокойно выдержать этот нарисованный взгляд. Даже я, старый, многое видавший на своем веку человек, будучи не в силах сдержать дрожь во всем теле, чувствовал, что глаза на этом примитивном, в общем-то, портрете изображены если и не самим Богом, то уж, во всяком случае, при участии некой сверхъестественной силы, да.
