Не знаю. Может, я ошибаюсь, и эти пустынники не обезумели вовсе и не верят сами в свое чудо, может, они великие актеры и пытались ввести меня в заблуждение так же, как ввели и всех остальных, даже умных и не склонных к глупой вере в чудеса людей. Но нет сомнения в том, что даже самый отъявленный скептик хотя бы отчасти поверит: этот взгляд — отражение духа сверхъестественного, нечеловеческого. Это так, я сам это видел, да.
— Однако же, это совсем неожиданный исход нашей встречи с теми людьми, — проговорил Ешуа и уткнулся лицом в ладони.
— И не слишком-то печальный, — добавил Юда.
— Зато выходит так, что сам сын Божий снял запрет на изображение живого. Ибо, если предположить, что ты, Ешуа, пожелал отобразить свой лик на том куске материи, то, как опровергнуть то, что Всевышний водил и моей рукой, когда я изображал твое лицо на этой доске? — Ицхак поднял свой рисунок и показал им.
Ешуа и Юда встали, чтобы лучше видеть, и замерли в восхищении.
— О, как похоже на тебя, Ешуа. Мой раби, как это получилось, ведь ты же никогда не видел моего друга до сегодняшнего дня! — вскричал Юда.
Ицхак засмеялся.
— Помнишь наш разговор, когда ты только вошел, Юда? И я сказал тебе, что мои глаза все-таки очень стары. Они все хуже различают то, что перед ними, но зато порой ясно и четко видят нечто неведомое и далекое, да. Боюсь, вы льстите мне — я рисовал этот портрет по рассказам тех людей, которые видели Ешуа, и мой сын Божий похож на твоего друга, Юда, не больше, чем на любого другого худого и рыжего еврея, недавно справившего свое тридцатилетие, да.
— Но это взгляд Ешуа! — Юда поочередно пристально всматривался то в лицо друга, то в изображение на доске.
— Да? Возможно… Глаза я пытался нарисовать похожими на те, которые смотрели на меня с шелкового полотна.
После этих слов старика Ешуа низко поклонился ему:
— Благодарю тебя, раби Ицхак, то, что ты сейчас рассказал и показал, потрясло меня.
Юда решил, что самое время перевести разговор на веселый лад.
— Может, наше потрясение объясняется еще и тем, что сегодня мы впервые за последние несколько месяцев, как следует, набили свои животы.
— Ну, раз так, мой мальчик, то все мы готовы к серьезному разговору. Начни ты, Ешуа. Еще раз, за каким советом ты пришел ко мне?
Ешуа вернулся за стол, подпер кулаками подбородок и, медленно подбирая слова, заговорил:
— Я хочу знать, раби, не напрасно ли проходит жизнь моя, не впустую ли перемалываю я воздух языком? Подле меня есть несколько верных учеников и есть друг у меня, Юда, но неведомо мне, что думает обо мне народ, верят ли мне люди, принимают ли они веру в добро и прощение?
