— Откуда у тебя это взялось, раби Ицхак?
— Что взялось? А… Это я рисую…
Юда подавился недожеванным куском:
— Рисующий человеческое лицо рави?!
— Я уже давно бросил кого либо учить, ты же знаешь…
— Конечно, знаю, что ты уже много лет сидишь затворником в своем доме, но какая разница? Это же лик человека! Или евреям не запрещено изображать живое?..
— Да? Во-первых, сказано лишь «не сотвори себе кумира», а я не Юпитера или Венеру себе намалевал. А во-вторых… Твой друг снял этот запрет, и я с ним полностью согласен. Рисовать красками на доске весьма занимательно, как, впрочем, и ваять скульптуру. Но рисовать намного проще в моем возрасте и в моих стесненных обстоятельствах, да.
— Я снял запрет? Признаться, почтеннейший раби Ицхак, я не понимаю, о чем ты говоришь, — удивился Ешуа. — Мне, конечно, и в голову бы не пришло поддерживать этот нелепый запрет на рисование портретов, но… — не имея, что сказать дальше, он развел руками.
Юда, смеясь, тоже не преминул встрять:
— Этот вопрос, дядя Ицхак, так мало волновал тех нищих и обездоленных, с которыми мы встречались все эти годы, что…
— Какая плохая память у вас, молодые люди, какая плохая память! Неужели вы не помните трех пустынников, которых встретили чуть больше года назад в Галилее и за полчаса сумели убедить этих бедных язычников, что нет на свете другого Бога, кроме Всевышнего и сына его Иисуса Христа, неужели не помните?
— Конечно, помним, — возразил Юда. — Один из них действительно хотел списать лицо Ешуа на шелковую ткань, чтобы донести его лик до своих соплеменников.
— Но я попросил их не делать этого, — подхватил Ешуа, — и, разумеется, вовсе не потому, что это запрещает закон. Мы с Юдой тогда ни на минуту не могли остановиться — боялись преследования после очередного скандала с торговцами во дворе храма и очень спешили.
— И мы предложили пустыннику, — продолжил Юда, — приложить этот шелковый платок к лицу Ешуа. Все равно смертный, сказали мы, не сможет передать в рисунке бесконечную сущность не только возлюбленного сына Господня, но и самой паршивой овцы из людского стада Его! Зато ткань, прикоснувшаяся к лицу Ешуа, возьмет в себя мельчайшие частицы кожи его, впитает капли пота его, и след этот незримый пребудет на ткани, даже когда века превратят ее в прах. Так что здесь, мой раби, ты, наверное, все же ошибся.
Старик покачал головой:
— Не ошибся, Юда, не ошибся, Ешуа, не ошибся, нет! Возвращаясь недавно от сестры своей Рахили, матери племянника моего Юды, встретил я этих трех пустынников, и показали они мне лик нерукотворный.
