От этого волшебства девочке один раз досталось перо. Оно спланировало прямо в руки, длинное, острое, как стрела, и с таким мягким приятным кончиком, что хотелось пощекотать нос и как следует чихнуть. Керме не могла представить, как такое хорошее перо кто-то мог уронить. Только сбросить специально, прямо ей в руки.
— Что ты там такое несёшь? — спросили её, и девочка узнала голос старика Увая.
Обычно Увай, как и другие мужчины, замечал малявку, только когда она попадалась ему под ноги. Но в этот раз девочка различила в его голосе неподдельный интерес. «Наверное, моё лицо меняет цвет, когда перо у меня в руках, — подумала Керме. — Меняет цвет на счастливый».
Старик подошёл ближе, она слышала клокотание в его горле прямо над своей головой. Увай был очень плотным, и шея его всегда и за много шагов источала запах пота.
— Это журавлиное перо, — сказал он. — Хорошее перо. Ты знаешь журавлей? В это время они обычно летят к вечному морю, а оттуда выше — чтобы ловить в небесной воде звёзды.
Керме его не слышала.
— Наверное, журавлик сбросил мне это перо. Деда Увай, а какое оно?
Дыхание, такое, будто деда Увай был бурдюком, наполненным внутри молоком, переместилось и было теперь перед ней. Он наклонился, и кончики его кос щекотали Керме за ухом.
— Белое, слепой тушкан. Это белый журавль. Оно такое же по цвету, как снег. Или как соцветия кашки.
Керме глубокомысленно кивнула, а старик усмехнулся в усы.
— Это подарок от моего жениха. Он отправил мне перо как знак того, что помнит обо мне и скоро придёт за мной.
— Ветер — вечный кочевник, — ответил Увай. — Ты будешь или всё время с ним, или всё время в шатре — сидеть и ждать его. Мне кажется, тебе будет лучше в родном кочевье, где ты дала уже кличку каждой овечке. Такую красоту лучше держать под присмотром.
Он, кряхтя, потопал прочь, прежде чем Керме успела что-нибудь ему возразить. Она открыла рот и вновь закрыла.
Перо она вплела в кафтан, так, чтобы не было видно, и оно день за днём щекотало кожу. А когда оставалась одна, доставала его и пыталась проследить подушечкой пальца за ровными краями. Пальцы у Керме были, как у любой женщины, и она в каком-то роде этим очень гордилась. С детства они привыкли работать. Если мужчины, юноши и маленькие мальчики с трёх лет развивали кисти, чтобы суставы ходили плавно, легко отпускали тетиву и чтобы копьё было продолжением рук, а руки — всегда продолжением копья, то для женщин важны пальцы. Ими они пробуют, просох ли навоз и годится ли он для костра, ими они мяли и превращали в войлок овечью шерсть, пальцы у них варились в кипятке, ныряли в снег и кололись иглами. Они превосходили по упрямству сыромятную кожу, потому как сами мяли её и делали годной для уздечки и для седла. «Мужчины сражаются кистями, а женщины — пальцами» — такова поговорка кочевых племён.
