Я сдержала обещание. Бросила даже курить косяки, настолько мне было плохо. Майо после каникул попробовал снова. Однажды вечером, ничего мне не сказав, пошел искать отраву. Как при укусе змеи, яд проник глубоко и подействовал. Никто не знает, от чего это зависит, — загадка. У меня было противоядие, у него — нет.
Месяц он кололся раз в неделю, по субботам. Мне сказала об этом Микела.
Я не хотела, не могла поверить. Я была напугана, но еще больше — рассержена. Пробовала говорить с ним, но он отмахивался, отвечал, ерунда, ничего страшного, не бери в голову. Потом каждый день. Мама заметила, стала давать ему метадон. Она никогда не теряла самообладания. Как ни странно, но то, что проблема в какой–то степени была ей знакома: ведь ребята приходили в аптеку за шприцами, — только усугубило ситуацию. Мама не расстраивалась, не паниковала. А он принимал метадон утром, а вечером кололся. И привыкание наступило еще быстрее.
Мы не знали, как сказать отцу. Он думал, что Майо устает в школе. Я готовилась к выпускным экзаменам, по–прежнему встречалась с друзьями, но радость померкла. Когда в семье серьезная проблема — это тягостное молчание, вечная тревога, пустота, которая скребет в желудке, постоянное недомогание.
Я злилась на Майо, на родителей, на всех. Считала, что это несправедливо. Я же хотела только пошутить тогда, вечером, в начале лета. Мне всего восемнадцать. Это просто–напросто глупая выходка, как было однажды, когда мы в горах напились граппы. Если он меня любит, он не может так со мной поступить. Это несправедливо. Мама говорила, что он вылечится, что она знает много случаев. Отправила его к психологу, но Майо, закончив сеанс, бежал колоться. «Из–за этого придурка мне только хуже», — так он мне сказал.
Он очень изменился. Если был под кайфом, без конца болтал, говорил какие–то глупости, если нет — молчал, смотрел в одну точку, зрачки расширены. Думаю, чтобы покупать «дурь», он ею и приторговывал. Уходил из дома в два, сразу после обеда, и возвращался в восемь вечера. Перестал учиться и часто прогуливал школу. Я так на него злилась, что не хотела с ним говорить. Он стал совсем другим, и я терпеть его не могла. Ненавидела и его предательство, и свое чувство вины.
Как–то на ужин мама приготовила куриные эскалопы. Отец положил себе добавки, потом посмотрел на тарелку Майо — тот ни к чему не притронулся, и сказал:
— Почему не ешь? Не хочешь? Ты же так любишь эскалопы.
Я не могла больше сдерживаться. Я взорвалась:
