…Лопунов гонял в губах пустой мундштук, напряженно смотрел на тропинку, сбегающую к Угре.
Он мстительно ждал Лешку, знал: придет после работы купаться. Ревность, как жажда, пекла его душу с тех пор, как Маша с вечеринки ушла с Лешкой. С тех пор и надломилась его жизнь.
Днем, на работе, ревность как-то притуплялась, а вечером под стон гармошки около клуба готов был проткнуть землю.
Увел ее средь бела дня, вероломно, ни с того ни с сего — скрипи зубами или вой. Хрустнули кусты, шаги…
Сжал рукой увесистый голыш, но пересилил себя — встал с земли навстречу Лешке без камня.
— Здорово!
— Здравствуй.
— Ты чего же? А?
Лешка, насвистывая, пошел по ископыченному козами песку к воде, на ходу снял рубашку, не ответил.
Лопунов на плохо слушающихся ногах двинулся следом туда же. Попытался всунуть папиросу в мундштук — сломалась.
— Ее задурил, а еще прикидываешься?
— Этого не касайся. С тобой она не жаждет.
— Брешешь! Ты ее на женитьбе попутал.
— Осенью женюсь. — Лешка с издевкой, безжалостно глянул в помутненные от боли и ненависти глаза Лопунова, отшвырнул ногой камешек, засмеялся, полез в воду. Коричневая от загара спина скользнула, словно ракета, вздыбился фонтан воды.
У ревности, как и у любви, нет законов…
Саженками достиг середины реки, на стремнинном течении, где сильно крутило, нырнул. Лопунов поплыл ему навстречу, разрезая грудью воду. Тот, вынырнув, забирал к светлеющей отмели.
— Не пугайся! — крикнул Лопунов.
Лешка, оглянувшись, сверкал белыми зубами.
— Кого бы?
Поплыли рядом.
— Давай наперегонки, — неожиданно запросто, как раньше, озорно предложил Лешка.
Но Лопунов в изломе мокрых бровей таил непримиримую вражду. Руки его плохо слушались, он с усилием двигал ими и, поймав дно ногами, полез из воды.
Минут через десять сидели на расстоянии друг от друга в траве, молчали. На суку ольхи, подергивая хвостом, смеялась над ними сорока… Когда-то они дружили, но то было давно — в детстве. Когда-то их вместе застукали в яблоках, надрали уши, обоим наложили в штанишки крапивы; снесли мужественно, только у Лопунова выкатилась на нос слезинка — и та не от слабости, а от злости. Сейчас Лешка видел на лице Лопунова застывшее, непроходящее страдание, но ему не было жаль его. Наоборот, все больше и больше в нем разрасталась враждебность; он лежал, растирая в ладонях жесткий песок, отчего-то боялся глянуть в оголенно-голубые глаза Дмитрия.
— Все спутал. Залез как вор! Хорошо у нас было… И знай: с тобой она жить тоже не будет. Ты привык на чужом горбу в рай ехать. Не такой ей нужен!
