— Знаю. Родителей жалко. Да не у тебя одного горе. Оно в кажном дворе.
При свете за домашним столом Любка казалась красивее, чем на танцах в сарае. Неловко ставя ноги, Федор принес вещмешок. Три пары ждущих глаз скрестились на его руках Он вытащил две баночки шпрот и красную, как огонь, кофточку, протянул Любке.
— Трофейный подарок, — сказал он.
Афанасий Матвеевич натянуто кашлянул, насупленно глянул на Любку.
Домна Васильевна, вздохнув, осуждающе поднялась, зашаркала галошами к печи. Любка, кривя губы, примерила кофту, пощупала материал.
— Сойдет, — сказала она, глядя в стол.
«Я же с войны вернулся! — молча возмутился Федор. — Что им нужно?»
Мать и дочь возле печи о чем-то пошептались. После, этого Любка уплыла за перегородку стелить постель.
Мужчины остались одни в комнате.
— Необструганный ты, как был, — с отеческой теплинкой сказал Афанасий Матвеевич.
— Вы это о чем?
— Что скрытничаешь? Вижу: не по душе мы тебе. Меня, Федька, не проведешь.
— Разве я что сказал плохое о вас?
— Эх, Фе-е-дя-я! Я ведь жизнь на разной подкладке щупал. Мало ли людей за шестьдесят годов перевидал? Взять немцев. Сколько крови оне нашей пущали? Земля добрых десять лет без навоза родить будет. А вы, значит, и барахлишка ихнего не могли тронуть? Кровь-то, Федя, тежельше всего. К тому, победителей, говорят, не судят. Я, глянь, с первой мировой вон тот ковер приволок. Он мне всю жизнь греет!
— Мы, дядя Афанасий, об этом не думали.
— Человек, Федя, не ветер — его душа свою потребность имеет. Ему попусту дуть нельзя.
— Мы Берлин брали, — тихо и раздумчиво сказал Федор.
— Взяли! — Афанасий Матвеевич вылил в рюмки остаток, сказал мягче, улыбчивее: — Раз Европу прошел — давай дотянем остаток.
Вилкой торчмя Федор ловил бархатистый соленый гриб, он катался, ускальзывая, по тарелке. В голове занозой стояло брошенное Любкой слово «сойдет».
Афанасий Матвеевич спросил:
— Подчистую? Или, может, в отпуск?
— Демобилизовали.
— В каких странах довелось побыть?
— В Польше, в Венгрии. В Германии, понятно.
— В Европе как — сносно живут?
— Нам на их жизнь некогда было оглядываться.
— Оно так.
— А вы на фронт не попали?
— По белому билету. Ступня плоская.
Где-то в глубине дома рождались милые сердцу звуки: шепеляво всхлипывало тесто в дежке, убаюкивающе напевал сверчок, уютно мурлыкала кошка под столом. Федор на миг представил мать и батю с изгрызенным мундштуком в зубах, убитого под Ржевом брата Михаила, свою довоенную хату с окнами на четыре стороны, горшки с цветами, козу с кривым рогом, ящик с отцовым инструментом. Все это было родное-родное… А теперь никого нет, остался один, выбирай дорогу, живи. Создавай семью.
