После еды взяла усталость. Разопрел и Митька; его положили на полати около печи. Мария Кузьминична распеленала ребенка, достала из обитого жестью сундука сухие чистые тряпки, протерла его тельце, — мальчик, освобожденный, брыкал ножками, дергался и пытался пальчиками схватить женщину за нос.
— Ишь ты какой! — сказала она певуче и грустно и пригорюнилась.
Видимо, вспомнила что-то из прошлой своей жизни, которая была очень далеко, навсегда отрезанная войной.
— У меня такой вот как раз помер зимой сорок первого, — сказала она после молчания все так же грустно, но не жалуясь.
Иван и Шура сидели без движения, будто оглушенные, — Мария Кузьминична им стелила вместе, на кровати за ситцевой шторкой. Вот сейчас уйдет, скажет: «Одеяло там, накроетесь». Шура вся холодела, тело ее зябко поджималось. Она искоса взглянула на Ивана. Он краснел, прикованно и ненужно рассматривая потертый кисет. «Ох, совсем дети!» — подумала Мария Кузьминична, повздыхала и полезла на печку.
Иван, сняв гимнастерку и сапоги, осторожно лег с краю на кровать и закрыл глаза, слушая тишину. Шура копошилась в углу, на полу около стены. Огонек в фонаре «летучая мышь» едва тлел, выгорал остаток керосина, тени сгустились в избе, и был виден только кружочек света на столе, и чуть-чуть светлело окошко. Перебежав по полу босиком, поеживаясь от холода, Шура быстро дунула в закопченное стеклышко фонаря; тьма тотчас сгустилась, стало хоть глаз выколи; она ощупкой, затаив дыхание, напряженно легла на полу.
Иван приподнялся, вглядываясь, позвал:
— Иди сюда… Шур? А, Шур?
Послушал. Ветер тонко, уныло и досадуя на что-то, шептался за стеной, а больше не доносилось никаких звуков, только за печкой заговорил сверчок.
Полежав немного, он снова приподнялся, спустил ноги на пол, неуверенно пошел с вытянутыми руками.
Иван присел на корточки посреди хаты, вгляделся: голова Шуры смутно виднелась близко от него.
— Не шуми, дуреха. Мы все оформим… чин чином. В сельсовет сходим, распишемся, — пообещал он прыгающим голосом.
— Тогда и разговор будет.
— Дело же не в бумажке!
— Не задуряй. А то тетку кликну.
— Да ты на кровать ляжь. И пацана тоже туда возьми.
— Нам и тута ничего.
— Дура! Иди на кровать, — сердитым шепотом, задержав дыхание, прошипел он во тьму.
Молчание было долгим. Ивану надоело так, на корточках, он поднялся и тогда услыхал Шурин шепот:
— Стой, счас мальца перенесу.
Она перескочила на кровать. Иван приблизился на дрожащих ногах к кровати, дыхание у него смешалось, он пробормотал:
