Только сейчас, после этого вопроса, я поняла, отчего противилась экзамену, отчего неохотно собирала вещи в новенький чемодан, который мне подарили родители.
«Я уезжаю в Германию» — эти слова с давних пор были какими-то… зловещими…
В самолете стюардессы и стюард оказались немцами. Ольга Эмировна объяснила мне, что авиалиния немецкая, вот и работают тут немцы. От ребят, Карины, Максима и Сании, я держалась в стороне. Они друг друга знали. Про линию эту они тоже знали и посмотрели на меня искоса, когда я спросила. Быть не в своей тарелке очень неприятно. Хочется стать салфеткой на сиденье, багажной полкой, хочется выбить иллюминатор, чтобы тебя выдуло из самолета на свободу…
Место мне досталось рядом с Кариной, но она еще в зале ожидания уговорила Максима поменяться с ней посадочными талонами.
— Я Макос, привет, — протянул Максим мне руку, когда мы пристегнули ремни.
— Я Дильназ, — протянула я руку в ответ. — А почему Макос, а не Макс?
— Потому что Макос-кокос. А я люблю кокосы, — улыбнулся он.
— Ты пробовал настоящие кокосы?
— Нет, только «Баунти». Любишь «Баунти»? — Он подмигнул.
— Да. — Мне вдруг стало легко.
— Круто, что не с этой грымзой сижу. — Максим кивнул на Санию. — А то лететь-то далеко.
— Мне показалось, ты не хотел пересаживаться…
— Поломаться нужно обязательно, чтоб не подозревали!
Я засмеялась. Оказалось, что чужая тарелка может стать наполовину твоей.
— Ты из деревни, я слышал? — Макос откинулся на спинку кресла.
— Да, — сказала я неуверенно.
— Там у вас, наверное, круто! — Он сжал ручки кресла.
— Ты чего?
— Не слышишь, что ли? Скоро взлетаем.
Двигатели набирали обороты, все вокруг загудело.
— Ну и что? — удивилась я. — Это же здорово!
— М-м-м…
— Ты что?
Самолет оторвался от земли, слегка качнувшись. Макос закрыл глаза.
— Ой!
Внутри меня все подпрыгнуло и упало на место. Мне это очень понравилось. Ощущение парения, ощущение свободы. Я уставилась в иллюминатор, наблюдая, как дома и машины превращаются в маленькие точки, а огромные поля — в смешные квадратики.
— Макос, смотри, как красиво! — воскликнула я.
Но Макос не открыл глаза. Он зашевелился только тогда, когда самолет выровнялся.
— Ты что-то бледный такой! — испугалась я. — Позвать Ольгу Эмировну?
— Она знает… — выдохнул Макос, облизывая губы.
— Что знает?
— «Что», «что»!.. Что я боюсь, — буркнул он.
— Боишься? — С того момента, как Макос со мной заговорил, во мне родилось какое-то радостное чувство. И это чувство сейчас сбилось в плотный сгусток, запрыгало внутри и прорвалось смехом.
