– А что за доносчик из «Правды», как фамилия?
– Лесючевский, возглавлявший издательство «Советский писатель». И Твардовский выступил, выжал из себя какие-то признания ошибок, и тут же – я почти зрительно это помню – как-то голову вскинул и сказал… не могу спустя столько лет точно процитировать, но смысл был такой: мы не собираемся посыпать голову пеплом. Дал понять, что линию свою он будет сохранять. И действительно, так это и было. Мне это необычайно понравилось, и это было, пожалуй, первое личное впечатление, которое он на меня произвёл. Ну а потом, где-то в 55-м году, я стал примеряться, чтобы написать о нём книжку.
– Вышла она в 60-м…
– В 60-м году первое издание вышло. Какую-то часть работы я ему показал, ему понравилось, он написал письмо – там была чудная фраза: что в этой статье много лестного для меня, но вряд ли она из-за своего названия попадёт в печать. А название было такое: «Мне дорог мир большой и трудный». Это строчка из его стихов.
– А вы на фронте стихи писали или вам не до рифм было?
– Писал, но я их не печатал. Помню такую строчку: «И лежат позади, словно мёртвые змеи, хитроумные линии вражьих окопов», – это когда было наступление на Смоленщине. Но я довольно быстро – хотя какое-то время продолжал писать стихи – почти целиком ушёл в литературную критику. Было много всего, о чем мне хотелось написать, в какие-то споры вмешаться.
– Как вы встретили победу?
– 9 мая я встретил на госпитальной койке в Камышине – раненных, нас привезли в этот волжский городок.
– А где ранило?
– В Польше, в городе Жешув.
– Потом вы вернулись в Москву, к мирной жизни. И продолжили учебу?
– Да. Была целая эпопея, когда меня сначала не хотели восстанавливать в Литинституте, потому что возглавлял его теперь позабытый писатель Фёдор Гладков…
– Автор «Цемента»?
– Совершенно верно. У него была такая мысль, немножко похожая… Помните, в европейской литературе было «потерянное поколение» после Первой мировой войны?
– Гертруда Стайн его, кажется, так назвала.
– Да. И по-моему, Гладков рассуждал так же. Он считал, что и у нас появится поколение, которое войной искалечено, испорчено, которое будет писать вещи, не соответствующие тому, что нужно… Когда спросили: «Что вы делали это время?» – я стихи свои предъявил, а у него был один подручный рецензент (подручный – в смысле из того же круга, что и он сам), который придрался к строчке о погибшей в Ленинграде девочке: она упала, лежит, и у неё «грудь приподнял ранца горб». В отзыве же сказано, что вот у меня в прошлом «горб солдатского ранца». То есть просто передержка, как вы понимаете, самая настоящая. Мне приписали пессимистический взгляд на литературу. Но за меня заступился профессор Реформатский…
