– Сейчас почему-то немыслимо представить стихи в горячей точке, в этих многочисленных локальных конфликтах. Как появился феномен поэзии в армейских газетах?
– Понимаете, другая обстановка была. Во-первых, присутствовала общая вера в победу, и, конечно, ощущалось отвращение к фашизму и, в общем, были и гнев, и чувство мести. Из комплекса этих чувств и вырастали стихи Симонова, Исаковского, Твардовского. На Ленинградском фронте родился как поэт Михаил Дудин. Сначала он был на Ханко, на полуострове, помните, та знаменитая история?
– Гангут?
– Гангут, совершенно верно. Ханко, Гангут. И когда их эвакуировали оттуда, Дудин попал на теплоход, который получил страшные пробоины от мины и начал тонуть. Чудом спаслись. В Ленинграде он написал, может быть, лучшие стихи, вплоть до «Соловьёв». О блокаде замечательно написал Александр Крон, очень хороший был драматург. В Ленинграде он провёл всю блокаду, и у него есть замечательный образ в одной из статей, по-моему, она вошла в книжку его воспоминаний, если не ошибаюсь: представьте город, где перестали ездить на трамваях, потому что трамваи не ходят, и люди еле могут идти, потому что они голодны и бессильны. И вот, в тех брошенных домах, оставленных квартирах, холодных, мёртвых – что было живо? Радио! И звучали выступления Ольги Берггольц, настоящей героини Ленинграда.
– Вместо хлеба насущного – духовная пища. Значит, и культура внесла свой вклад в дело победы?
– Да, огромный. Крон писал о том, как идешь по улице – и висит над тобой радиоточка, тарелка, как её называют. Идёшь, значит, а она тебя сопровождает. Потом кончилась зона её слышимости, но ты уже подошел к следующей точке, теперь там слышен тот же самый голос, скажем, Берггольц или Вишневского. Я всегда думал, что наша литература тогда была тоже вроде такого радио. Допустим, переставал на какое-то время читатель встречать по каким-то причинам одного поэта, но другой уже появлялся.
– В армейских газетах?
– В армейских тоже. «Тёркина» печатали частями и в газете, и в журнале «Красноармеец», а потом эти стихи попадали на страницы «Правды» и в журнал «Знамя», где поэма выходила такими большими кусками. Это очень поднимало дух! Представьте себе: 42-й год, август месяц, даже сентябрь. Немцы вплотную подошли к Сталинграду, на Кавказ рвутся. Грянул страшный сталинский приказ «Ни шагу назад», где обвиняется вся наша армия чуть ли не в отступничестве, преступлении перед Родиной, даже такая жёсткая формулировка. И в такой момент появляются первые главы «Тёркина», где вдруг этот человек, на которого только что кричали… Когда-то Сурков в одном стихотворении говорил о том, что на солдата все кричат, от мала до велика. И появляется глава – она называлась «Перед боем» – со строчками об отступающем бойце: «Шел он серый, бородатый, и, цепляясь за порог, заходил в любую хату, будто в чём-то виноватый перед ней, а что он мог?» Понимаете, такое движение навстречу солдатской доле…
