Долгое сидение старшего брата на московском столе томило Юрия, как засевшая в невестах девка, уже и не девка, а старая дева, томит отца с матерью, не дает им в покое и довольстве доживать век. Василий еще и подогрел это томленье, когда отказал Юрию в наследовании московского стола. Тогда-то и порвалась между ними нить, связывавшая обоих по-родственному, как сыновей одного отца. Теперь были просто – соперники. Каждый за себя, кто как может…
Двух курмышских посланников Юрий принимал тайно. Знал только самый ближний круг бояр. Если б мог, князь и от самого себя скрыл бы эту встречу. Но от себя не утаишься. Следовало претерпеть неприятность разговора, заглушить все вопрошания совести, исполниться холодного безразличия ко всему, что не есть дело. Помнить только то, о чем написал в ответной грамоте белозерский подвижник Кирилл: у тебя, князь, и у твоего брата своя правда, а у них, сродников ваших, изгоев нижегородских, своя. И рассуди по-божески, выкажи им любовь и милость, чтобы они не погибли для Бога, блуждая в татарских землях. В чем они правы, в том со смирением им уступи, чтобы не лилась кровь христианская. Ведь если кто говорит, что Бога любит, а брата при том ненавидит, тот лжец перед людьми и перед Господом.
Вспоминая эту грамоту, Юрий всякий раз понимал, что двоится в мыслях – так хитро старец перемешал одну братнюю вражду с другой. Не разделишь. И во всяком случае выйдешь лжецом – сойдясь ли с одним, уступив ли другим. Однако и другое верно – во всяком случае исполнишь правду, хоть наполовину. Какую именно правду, Юрию выбирать уже не приходилось – она сидела перед ним в лице нижегородского братца Ивана, отпрыска Данилы Борисыча.
Сговаривались поздней ночью. Закрытые ставни отсекали лишние и случайные взоры, но и свечей жгли немного, только чтобы видеть друг друга. Чтобы только не ускользнула никакая лукавость в лице или взгляде. С Юрием для совета сидели двое думных бояринов – Семен Морозов и Захарий Протасьев-Храп. С Иваном из Курмыша был один воевода Карамышев. В Звенигород они въехали вдвоем, не привлекая внимания, своих послужильцев оставили где-то на дороге. Даже слугам не велено было крыть на стол, и за дверьми сидел в стороже хоромный боярин.
– Не многовато ли просишь, Иван Данилыч? – Голос Юрия звучал сдержанно, хотя курмышский родич, десятью годами младше его, вызывал глухое раздражение. – Во Владимире твои люди награбили довольно золота и серебра. Все церкви ободрали догола.
