– А ангел-то, князь, падший! – с торжеством воскликнул философ. – Черен, как эфиоп, мертвецу ликом подобен! А Пахомия этого монахи чтут как зачинателя монашества.
Мальчишки, разбаловав, затеяли возню среди коробий с красками, сосудов и корыт для известкового левкаса. Нашли корзину с яйцами, выкатили несколько штук, стали вертеть как волчки.
– А там что? – мрачно спросил князь, глядя наверх, под свод. – Понять не могу.
– Отшельник Варлаам проповедует индийскому царевичу Иоасафу.
– Ну, индийцам оно, может, и к лицу, – покивал грек, – такая зелень. Они, может, на лицо все такие, в Индии. Каюсь, князь, не видал в жизни ни единого индийца. А Варлаам тоже разве индиец? Да и отчего царевич так брюхат и толст? От сидения под деревом этак расползся?
Ответов на его вопросы не было ни у кого.
– Позовите Андрея, – деревянно, без выражения произнес князь. – Почему не вижу его? Где он? Болен?
Длинноносый мастер хотел было ответить, но монастырский настоятель Изосим опередил:
– Нет его, князь. Ушел. На рассвете, а то и ранее.
– Как ушел? Куда?
– Как услыхал вчера, – спокойно разъяснял игумен, – что ты приедешь смотреть работы, так, верно, испугался.
Храм огласил детский рев. Митюша стоял посреди коробьев, а на лицо из-под шапки струились золотистые яичные потеки. Васята разыграл братца и теперь зажимал себе рот, потешаясь.
– Борис! – раздраженно крикнул князь. – Уведи их!
Дядька княжичей боярин Голощеков подхватил под мышку орущего Митюшу, за шею взял Василия и потащил вон из храма.
– Прости, князь, – заговорил долгоносый иконник, давно порывавшийся, – но Андрейка этот, Рублёв, чистый прохвост. Уж не знаем, как он прежде писал, а только сам видишь… Может, и был у него талан, да весь вышел. Горделив паче меры! А за то, может, и отнял Бог талан. Ты вот его над нами поставил. А он себя еще выше поднял. Слова ему поперек не скажи – а скажешь, так оплюет всего, серчая да гневая. Нас с Антипой за неумех держал. Краски вон терли, кисти ему отмывали. А допрежь того все выпытывали у него, когда начнем. Дни теплые уплывали, осень, хляби на носу, а он все думает себе чего-то, очами по стенам водит. Сам, говорит, знаю, когда начать. Пощусь, мол, да молюсь, а без того никак…
– А как он постится, видал я на торгу в заречном посаде, – встрял второй иконник. – Углядел, как он вареные яйца за пазуху складывает да мясной кус жует. Потом еще молоко у бабы пил. Цельную корчагу выхлебал! А я за ним скрытно ходил, видал все.
