– Ну, если так, знать, и впрямь тебе путь в Звенигород, Андрей, – смирился Данила. – Если уж и Феофан там…
На монастырской трапезе, сидя тесно, бок о бок, хлебали крапивные щи с редко накрошенными пасхальными яйцами и пили морковный кисель с ржаным куличом. Каждый за столом думал о своем.
12.
Дорога шла полем, тепло парящим после шумного и короткого дождя. От леса на весь окоем тянулись вспаханные борозды. Ранняя в этом году пахота, весна поторопилась. Где-то на краю распашки, у дымчато-синей кромки медленно сближались друг с другом два оратая, режущие землю плугами – один на воловьей тяге, другой на конной. Из выси вниз летело пенье жаворонков. Ему вторила тягучая, издалека казавшаяся бессловесной песня пахаря. По свежим бороздам надменно переступали вороны и галки.
Перевалив за середину поля, Андрей увидел вдали темнеющие кровли придорожных дворов. При мысли о колодце с холодной водой и коротком отдыхе невольно прибавилось шагу.
Первый же двор оказался корчемным. Из распахнутой двери постоялого дома несся шум голосов, криков, неурочного бражничанья. Не прислушиваясь, Андрей направился к колодезному срубу. Сбросил деревянную окованную бадью и стал наматывать цепь на ворот. Потом пил, наклонясь, целиком погружая в воду лицо, разгоряченное от солнца. Оторвавшись, приметил поодаль отроковицу лет восьми с растрепанной косой, робко глядевшую на него. В руках девчушка держала открытый жбан и под мышкой обвернутый тряпицей калач.
– Испей! – сказала она, подходя. В глазах девчонки, несмотря на робость, светилось бесстрашное любопытство. – Мамка тебе послала. За твои молитвы.
– Спаси вас Бог.
Иконник с благодарностью принял жбан. Отпив молоко до половины, вернул сосуд. От протянутого калача отказался.
– За кого молиться просите?
– За дядьев Миняя и Прохора да за братка моего малого Кирюшку. Татары их в полон забрали, а Кирюшку в корзине седельной уволокли. – По-взрослому серьезный взгляд отроковицы заволокло влагой. – Батька говорит, его там в идольской магометовой вере взрастят.
Андрей легко прикоснулся рукой к ее лицу, смахнул с алой загорелой щеки слезинку. Хотел сказать что-то в утешение, но тут из сеней на крыльцо дома вывалились, горланя, двое мужиков. За руки и за ноги они тащили третьего.
– Не блюй, с…, на святы образа… – пьяно орали. – Не то язык тебе прижмем и засунем… С жидами стакнулся, скотина холощеная…
Размахнувшись, они скинули его в грязь под ступени, отряхнули руки и вернулись в дом. Брошенный то ли с мычаньем, то ли со стоном пытался подняться, но не смог одолеть хмельную тягу.
