– Что же ты, Фома, чужую тайну мне раскрываешь? – печалился Андрей.
– Отчего чужую? – растерялся монашек. – А ты-то… Тебя-то разве… Ведь и впрямь наведут княжьих людей…
– Наведут… Да что дурного в том? – рассуждал иконник. – Если украл – так и отвечать надобно.
– А ты правда украл? – испуганно посмотрел Фома.
– Как и ты отвечу, – подумав, сказал Андрей. – Не знаю.
– Как не знаешь?! Ну если… если даже… – Фома от волнения начал заикаться. – Если и у-украл… так что ж! Их это разве д-дело? Гервасий прав. Всякого кролика за свои уши тянут, не за чужие. А я и Гервасию завтра с-скажу, пускай запретит им. А-то ведь – не спросясь удумали. А обеты монашеские как?! Послушанье хранить даже и до смерти! Как же? Вот ей-богу скажу!
Он вскочил с лавки, будто прямо сейчас собрался ввалиться в келью отца Гервасия и все тому выложить. Андрей тоже поднялся, положил руку ему на плечо.
– Угомонись же и ступай с Богом, святая простота, – сказал с улыбкой.
Фома, успокоясь, перекрестился на алтарь.
– Пойду, – буркнул. – Не то заутреню просплю… Как ты терпишь тут ночами, Андрей? – пробормотал он, уходя. – До костей с тобой продрогнешь.
…Стукнули колени о мерзлые доски пола на середине храма.
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного…
Его била дрожь, но не от холода.
– Спаси душу мою окаянную, погрязшую во зле и нечистоте…
Руки, как плети, безвольно висели вдоль тела. Он клонился вперед и молился в пол, все ниже опуская голову.
– Яко щедрый Бог, помилуй мя, видя немощь души моей… Окропи в сердце моем росу благодати Твоей… В покаянии приими мя… не остави… не введи в напасть лютую…
Упав ничком, лежал, вздрагивая. Лицо было мокрым, капли испарины со лба и слезы, мешаясь, срывались на пол, вместе с дыханием плавили иней.
– Претыкающимся, соблазняющимся о мне, безумном, не вмени во грех… Ум мой, долу поникший, возвыси к Тебе…
В ночном безмолвии тихо, протяжно скрипнуло. Андрей поднял голову. Из-за алтарных врат лился мягкий белый свет, толкаясь в створы, медленно расходившиеся в стороны. Сердце Андрея затрепетало, едва не выпрыгивало из груди. Он уперся руками в пол, приподнялся. Сиянье в алтаре разгоралось, свет струился отовсюду и ниоткуда. В открывшемся проеме врат, как на некой чудной иконе, восседали кругом престола три отрока в ярких одеяниях с посохами в руках и взирали не то друг на друга, не то на чашу, стоявшую меж ними.
В страхе и исступлении Андрей не смел шевельнуться. За спинами отроков трепетали, будто на ветру, белоснежные мантии. Не зрение, а ум подсказывал, что это ангельские крылья.
