— Значит, надежды у него никакой?
Немец грустно покачал головой. Никакой. Он совершил преступление, которое по немецкому уставу карается смертью.
— Скажи, что мы расстреляем его. Ему не повезло, что попался нам недалеко от выселков. Но по крайней мере гестапо он избежит. Он сам видел, что мы не дали мучиться фельдфебелю. Мы люди. Час назад мы даже не знали ничего о его существовании. Мы не на их земле убиваем, это немцы убивают во всех странах, куда они пришли.
Немец ничего не сказал.
— Тяжело? — спросил я его.
— Тяжело.
— Скажи, что если он не согласится, хуже ему не будет. Пусть он решит: он и еще пятьдесят немцев — или только он.
Немец все еще размышлял.
— Какие основания у вашего командира настаивать на этом предложении?
— Скажи ему, что не о немцах я думаю. Я думаю о нас, потому и настаиваю.
Мне эти слова показались слишком жестокими, но немцу явно понравилась искренность Николая.
— Но может случиться, что кто-нибудь все же выстрелит, — с сомнением произнес немец. — Пусть ваш командир согласится на такое условие: если ни с кем из партизан ничего не случится, всем немцам сохранят жизнь.
— Кроме вас.
— Кроме меня.
Николай согласился. Это было отчаянное предприятие, оно могло повлечь за собой самые неожиданные последствия.
Но решение Николая было твердым. Как только Гришка вернулся и подтвердил слова капитана, мы тронулись в путь.
— Володя, ты с нами, — решил Николай.
У меня все похолодело. Ведь это сумасшествие! И немцы были бы идиотами, если бы сдались. А если и произойдет чудо, оставлять им жизнь — безумие. Пятьдесят немцев — чего только не натворят они в этой стране, пока все не кончится!
Все, однако, шло гладко и быстро. Капитан шагал между Николаем и мною и уже издалека кричал:
— Nicht schiessen! Nicht schiessen! Kameraden, niht schiessen![14]
Немцы сперва и не поняли, что происходит. Кто был полуодет, кто принялся искать оружие; пленный капитан продолжал кричать «nicht schiessen»; отчаянно лаяли две собаки, из леса со всех сторон выбегали партизаны с ружьями наперевес. Пусть крик капитана вызвал даже минутное смятение среди немцев — в подобных обстоятельствах это означало полный успех. Немцы остановились, подняв руки вверх, перепуганные насмерть. Партизаны окружили их. Кроме двух выстрелов, которыми Петер усмирил свирепо лающих псов, во время всей операции не раздалось ни звука. И вдруг я заметил: радист возится с аппаратами. Я подскочил к нему, растоптал рацию, а самого радиста подтолкнул к остальным.
