— Громыхает где-то?.. Вроде у нас в Кызылкумах такое не случается. Вроде гроза без туч... ё товба! Прости, бог!
Тревога казаха и торговца-батыра — в нем трудно узнать нашего старого знакомого Баба-Калана, сына Мергеиа, лесного объездчика из далекого Ахангарапа — передается плюгавому оборванцу в латаном-перелатанном мундире эмирского стражника.
Проходивший мимо благообразный мулла-имам вздевает глаза и шепчет молитву. Гром среди ясного неба! Мучнисто-бледное лицо муллы вдруг наливается кровью — багровеет. Он почти испуганно зыркает из-под синевато-зеленых век в сторону Баба-Калана, на секунду-другую задерживается на физиономиях базарчей. Но ему не до них. Искоса он наблюдает за Баба-Каланом, шепчет что-то вроде молитвы или проклятия и, больше не задерживаясь, ныряет в кем-то предупредительно распахнутую изнутри калиточку, которая так ловко и скрытно встроена в глинобитную громадину стены, что сразу ее и не заметишь.
Затвор калиточки чуть звякнул и этого было достаточно, чтобы Баба-Калан резко повернулся к ней. На широком лице его отразилось удивление. Он напряженно соображал — кто был этот домулла, лица которого он не успел разглядеть. Но фигура человека, скользнувшего в калитку, кого-то ему очень напоминала...
Он так был занят своими мыслями, что не услышал далекого призывного стона суфия соседней мечети, звавшего к вечерней молитве. И только выбравшийся из своего крошечного дукана — клетушки, похожей на ящик из-под чая, толстоватый туджор, разостлавший прямо в пыль джойнамаз, напомнил ему, что пришел час молитвы.
Последовав его примеру и отвешивая рак’аты, Баба-Калан думал:
«Этот, прошедший в калитку, знакомый. Кто он? Туджор видел его. Надо осторожненько поспрашивать туджора... Он-то знает, что происходит. Базарные люди на то и сидят на базаре, что знают все новости. Иначе, какая торговля».
Закончена молитва. Базарная тревожная суета длится недолго.
К далеким частым раскатам грома привыкают. Каждый принимается за свои дела. Туджор стряхивает со своего молитвенного коврика пыль и сухой навоз. Раздувая в мангалке угли, шашлычник машет своим маленьким опахалом и зазывает проголодавшихся. Продавец ситца принимается перемеривать в который раз штуки пестренького цинделевского ситца и кирпично-красного тика. Из дворцовой калитки, суетливо семеня короткими ножками, выскользнули желтолицые, обрюзгшие бесакалы — евнухи — блюстители тел и целомудрия эмирских жен и наложниц. Дворцовые стражники — страховидные, с немыслимыми усами, отдали им честь и бодро вытянулись у ворот, позвякивая амуницией.
