— Топаз, Топаз, Топаз. — Говаривала она частенько, пробуя новое имя на вкус и смакуя его звучание. Впервые в жизни у неё имелось, самое что ни на есть настоящее имя, которое так и не успела дать ей родная мать.
Топаз всё время казалось, что жрецы в храмах и монахи в монастырях должны непременно быть преклонного древнего возраста и иметь неказистую внешность. Но то, что она видела перед собой последние годы, полностью противоречило и опровергало всё её предыдущее мнение.
Жрецы того храма, который за последние четыре года Топаз привыкла считать своим домом, в основном были молоды, красивы и полны сил, как физических, так и духовных, зачастую они даже были её ровесниками, хотя встречались среди них и редкие старики. Но старики как оказалось тоже понятие относительное. Здешние старики, которые в обычной жизни сошли бы за семидесятилетних старцев, тут имели куда более преклонный возраст, как минимум чуть превышали сто тридцатилетний рубеж. Семидесятилетние же старцы больше смахивали на сорокогодовалых молодцов. И слава богам, что хоть семнадцати — двадцатилетние юноши выглядели как раз на свой возраст, а не в коем случае не на тех крошек, каковыми они были в младенчестве. Так что состав жрецов выглядел молодым, не зависимо от возраста, и поначалу Топаз даже казалось, что из всего огромного количества братьев, только сам Почтеннейший имеет полное право называться на самом деле почтенным старцем. Кстати, сколько лет самому Почтеннейшему не мог точно сказать никто, впрочем, как и примерно, так как когда самый старый из жрецов появился в храме, Почтеннейший уже был того же самого преклонного возраста и был так же беспросветно слеп, но с тех пор уже прошло около ста лет, а Почтеннейший по–прежнему оставался Почтеннейшим, и по–прежнему был до удивительной зрячести слеп, не в какую сторону не изменяясь. Сам же Почтеннейший не имел привычки распространяться о своём почтенном возрасте, и со временем братское любопытство несколько поутихло. Хотя среди молодёжи порой и вспыхивали искорки любопытства, но и они со временем угасали так же неожиданно, как и зарождались. В конце концов, все смирялись с одной единственной мыслью, что Почтеннейший останется Почтеннейшим и в те далёкие времена, когда их пепел оставшийся после погребального костра разнесёт вездесущий ветер.
Так вот к чему это я всё?! Многие молодые люди за эти годы уделяли внимание Топаз, подрастающей молодой девушке раскрасавице. Ведь в их кодексе было как, покуда живёшь в храме, супруги не имеешь, но то ведь была не тюрьма и если в жизни мужчин появлялась стоящая женщина, ради которой стоило круто изменить ход своей жизни, то они уходили, строили свои семьи, оставаясь при этом братьями для жрецов в душе. Такие случаи были отнюдь не редки, поэтому чуть ниже по течению, у правого притока реки, образовалась своеобразная деревня из бывших жрецов и их избранниц. Деревня это не была отшельником для жрецов, и жители её периодически приходили в храм, поклоняться своим неизменным богам. Это ещё одна из причин, по которой Топаз не была обделена мужским вниманием даже в этой обители мужского аскетизма. Но это внимание было для Топаз не то чтобы не в радость, а даже скорее, наоборот, в тягость. Ибо с некоторых пор, мужчины для неё делились на друзей, коими она считала всех братьев храма и только их одних, и врагов, каковыми были для неё все оставшиеся мужчины всего остального безгранично большого мира.
