, концы которого волочились по полу.
— Встань, Марфа, — строго сказал Степан Твердиславич, — объясни толком, в чем дело.
Тем временем мальчики, увидев, что посадник не один, остановились у дверей и отвесили рыцарю низкий поклон, дотронувшись правой рукой до пола. Иоганн кивнул им в ответ. Тут боярич, что был повыше ростом и одет побогаче, смело обратился к посаднику:
— Отец, мы тут с Онфимкой поспорили. Он говорит, что черные фигурки в шахматах крашеные, а я говорю — нет. Вот, посмотри, я у черного коня отбил ухо — так оно насквозь черное. Разве краской можно кость насквозь покрасить? — И он разжал кулачок, в котором действительно был черный конь с отбитым ухом и само ухо.
— Да как же ты смел, Михалка, ухо отбить? — возмущенно загремел посадник. — Ведь эти шахматы сделаны из драгоценной слоновой кости! Иоганн привез их из самой далекой Индии. Им цены нет. Этот конек, — продолжил он, забирая фигурку у сына, — дороже живого стоит. А ты ухо отбил. Вот я тебе самому сейчас ухо откручу!
При этих словах Марфа в страхе перекрестилась.
— Не горячись, Штефан, — вмешался рыцарь, — сын твой острый ум и страсть к исследованию показывает. За это надо не ругать, а хвалить. Ты прав, Михель, фигуры из черной кости некрашеные. Если кость, даже слоновая, долго пролежит в пустыне под палящим солнцем, обдуваемая горячим песком и ветром, то она становится насквозь черной. А ухо мы так приделаем, что и заметно не будет.
Рыцарь взял коня и ухо, достал из кожаного мешочка, висевшего на поясе, маленький стеклянный флакон с притертой пробкой, капнул из него чем-то тягучим, как смола, и приставил коню ухо.
— Через два часа, мой герцог, это ухо только молотком можно будет отбить, — сказал рыцарь, передав ему коня.
— Что это ты меня герцогом величаешь? — улыбнулся Степан Твердиславич. — Не герцог я, а раб божий, Новгороду верный слуга, сколько раз тебе говорил.
Михалка победоносно толкнул Онфимку в бок.
— Твоя взяла, — согласился тот. — Зато вот эту грамоту ты прочесть не сможешь, — продолжал он шепотом и вынул из гамалейки[30], висевшей на поясе его холстинной рубахи, маленький берестяной свиток и незаметно отдал Михалке.
Тот спрятал грамотку в рукав и обратился к отцу:
— Батюшка, позволь нам удалиться…
— Позволь им остаться, Твердиславич, — попросил рыцарь, — давно я с Михелем не виделся. Я поражен: такое сходство, — весь в тебя, только глаза карие, как у матери.
— Ладно, — согласился посадник, — пусть пока побудут. А ты, Марфа, можешь идти.
