— Чем прикажешь бриться? Саблей?
Один дружинник вынимает из кармана пакет с ножиками для бритвы:
— Держи, собака! Побрейся перед смертью.
Лейтенант берет ножик и заботливо кладет его в карман.
— Скоро мы вам перережем шею.
Па площадь вышел священник. Одет он в штатское. Ройо хохочет:
— Отпустил им грехи?
Священник пугливо озирается и подымает дряблый кулак.
Лейтенант дает Ройо конверт:
— Жене полковника — она у вас, в городе.
Выстрел — перемирье кончено.
Флоренсио читает:
«Дорогая супруга! Я здоров и уповаю на господа…»
Кто-то спрашивает:
— Арестовать?
Флоренсио долго шагает по тесной келье.
— Отнеси письмо. Если они звери, мы обязаны быть благородными. Мы предадим суду полковника: он нарушил присягу. Я его сам расстреляю. Но жена… Женщина… Или ты забыл, что мы испанцы?
Ночью Флоренсио позволила: ранен Люсиро. Флоренсио пошел в госпиталь. Он глядел на горячечное лицо Люсиро и молча шевелил губами. Утром он сказал генералу:
— Пусть пришлют авиацию…
Из Алькасара выбежала женщина, жена бородатого фельдфебеля, который просил у полковника хлеба. Она держала за руку ребенка. Фашисты открыли огонь. Женщина упала посредине площади. Бернар пополз и дотащил ребенка до парапета. Мальчику было лет шесть-семь. Он бился и кричал. Бернар понес его в дом. Старуха засуетилась:
— Молока нет…
Мальчик схватил большой круглый хлеб, стал быстро есть и вдруг уснул с куском в руке. Старуха заплакала.
Утром в городе говорили:
— Закладывают мину…
— А заложники?
— Поздно спохватились — они в Македе…
— Брось, все равно им крышка!
Как всегда, завитые девушки кокетливо прогуливались парочками. Из окон торчали пулеметы. В длинных очередях старухи шушукались о чудодейственных слезах богородицы. Ройо разрисовывал знамя центурии Бакунина: солнце, тигр и букварь.
Бернара остановил старик:
— Француз? Я гидом был, водил французов… Вот сюда водил.
Бернар зашел в темную прохладную церковь. Пахло мышами и ладаном. Сначала Бернар ничего не видел, кроме туманных колонн. Потом глаза привыкли к темноте. Бернар вздрогнул — какая живопись! Бутылочная зелень, кармин одежд, жженая сьенна земли казались нестерпимо яркими. Он узнавал знакомый ему мир: рыцарей с чересчур длинными лицами, святых, похожих на эфебов, шутов, юродивых. Они корчились, кружились, рвались из золота рам. Бернар долго глядел на одного — борода, мутный, тоскливый взгляд. Флоренсио… Святые подставляют грудь под копье: воины держат мечи, как розы; небо зеленое, а смерть вся в серебре… К чорту!
