— Сам он все равно бы оттуда не вышел, но пусть будет по–вашему… — начал доктор философии, вновь присаживаясь, и завершил, присев. — Жена моя взревновала ко мне Ли — Ли, Роман. С этого все началось, чтобы так вот закончиться.
К его манере беспереходной смены разговора трудновато было приноровиться, и мне подумалось, что или он, или я в разговоре что–то пропустили. Или пропустила Ли — Ли, которая хоть и не имела привычки исповедоваться в своей семейной жизни, но о том, что Максим Аркадьевич отец ей не родной, могла бы сказать, это все же кое–что значило… Я бы тогда, может быть, не Аркадьевичем, а просто Максимом его называл, как дога.
— Вы похожи… — сказал я, не зная, что сказать, и, не целясь ни во что, попал во все.
— Нет! Совсем нет! В том и причина, из того и возникло все, что нисколько не похожи! И это оказалось столь неожиданным, как открытие нового, теоретически возможного, но космически отдаленного и потому словно бы не существующего мира! Пока она была маленькой, мне и самому казалось, что мы похожи, тем более при таком внешнем сходстве. И только к окончанию школы, когда в ней проявился стиль, характер, обозначился способ мышления, тип поведения, — все оказалось не моим! Противоположным, мной не заиметом! Таким, что должно было во мне быть, но обошло, миновало, через меня перекинулось к ней… Чего я хотел для себя в себе, понимаете? И во мне возникло желание это заиметь, понимаете? Поначалу оно не было чувственным, любовью или сексуальным влечением, нет… Сразу я и не думал об этом, и, если бы подумал, пресек бы это в себе, заставил бы себя остановиться, но ведь я не думал! Я только увидел вдруг, что она не похожа на меня, как дочь на отца, и, казалось бы, что из того?.. Ничего, больше непохожих, чем похожих. Но все уже происходило само по себе, я стронул тот горный сугроб, с которого начинается лавина. И однажды заметил еще, что она не похожа, как моя дочь на мою дочь, и тут же понял, ощутил, неодолимо почувствовал, что дочь моя похожа на мою женщину. Только на мою женщину, больше ни на кого, только она похожа, больше никто. Думать было поздно, совладать с этим я уже не мог… Зоя, моя жена, терпела до последнего, с дочерью все же все связано, а сегодня ушла. Сказала, что я душевнобольной. Сумасшедший. Я, разумеется, не сумасшедший, поэтому принял единственно возможное решение: повеситься. Но Максим не дал… Веревку вырвал и перегрыз. А потом я увидел, что в доме этом и повеситься мне никак не словчиться, негде и не на чем, низко везде — и позвонил вам. Вы что–нибудь можете придумать?..
