— Тогда почему он не президентский помощник?
— Еще какой помощник!.. — прищелкивает языком Ростик, который, в отличие от меня, знает обо всем, что творится в нынешней нашей довольно странной власти. — Поставлен присматривать за госсекретарем.
— Правда?.. — спрашиваю я, хоть мне это совершенно без интереса, абсолютно по барабану. — Значит, три с половиной?
— И правда, и три с половиной.
— За сколько концертов?
— Договорились на десять.
— Три с половиной за десять?.. Это же копейки…
Ростик и сам знает, что копейки… Смотрит в окно…
— Другим совсем не платят. Скажут выступать — и выступают за кирнуть и поберлять. А то и кирнуть не нальют, жлобы…
Еще в недавние времена мы столько за один концерт имели, но недавние времена канули в давность.
— Госсовет мог и накинуть…
— Там видно будет… Так я собираю банду?
— Собирай.
— Тогда чего ты: что за человек, какой человек?
— Я избиратель. А избиратель должен хотя бы приблизительно представлять, кого избирает.
— Какой ты избиратель? Это я избиратель.
— Почему ты?..
— Потому что жид не может быть не избирателем.
Ростислав Яковлевич Смольников самого себя называет только жидом, а никаким не евреем. Это Ростик объясняет тем, что все вещи в жизни должны называться своими именами, а евреем он только в советском паспорте записан. Советский паспорт — это не жизнь. Хотя бы потому, что советский паспорт побыл да кончился, а жизнь как продолжалась, так продолжается…
Я сказал как–то Ростику, что эти штучки свои жидовские он мог бы и оставить, не одни ведь кругом антисемиты, есть приличные люди, и он спросил в ответ: «Ты, приличный, разве думаешь обо мне: у, еврей пархатый?.. Ты ведь думаешь: у, пархатый жид!..»
Не доказывать же ему, что я так не думаю, хотя…
Ростик допытывает:
— Ты хоть раз за всю жизнь голосовал?
— Нет.
— А я каждый раз. Поэтому и было всегда девяносто девять целых и девяносто девять сотых… Если б еще ты голосовал — были бы все сто.
— Чего ж теперь меньше?
— Жиды разъехались. Нельзя допускать, чтобы жиды разъезжались. Это может сорвать любые выборы и погубить молодую демократию. А я молодую демократию люблю.
— Ты лучше девок молодых люби.
Глянув на часы, Ростик встает.
— Самое время… Пошел я насчет баньки.
— Зачем ходить? Позвони.
— Не облегчай мне жизнь. Ты и так мне ее облегчаешь, за меня на девках подскакивая. Глянь–ка на себя… — подает Ростик зеркало. Он, в отличие от ловеласов местечковых, которые когда–то при себе карманные зеркальца с расческами носили, только зеркальце носит, расческа ему ни к чему… как, впрочем, и зеркальце. — Из–за этих подскоков ни крови в тебе, ни соков, а мне завтра анализы сдавать.
