Он продолжал спускаться. Под ноги попалась тропка, и путник пошел по ней, пригибаясь слегка к кустам, чтобы заранее не радовать горгов своим появлением. Ближе к подножию холма слева от него поднялась невысокая изгородь, сплетенная из гибких прутьев манги, как раз до плеча. За изгородью тянулись бесконечные посадки. Видно, у кого–то тут очень много земли, обширные владения, и Ветер перегнулся через забор, изучая просторную постройку, скрытую за кустами в конце манговой ограды. Да уж, это явно не ночлежный дом, который сейчас так нужен Ветру. И ведь не спросишь, где он: здесь с ним даже разговаривать не станут, лучше держаться подальше.
Тем временем дом увеличился в размерах, показались ворота, и тут Ветра, уже было решившего тихонько проследовать мимо, смутили знакомые звуки, доносившиеся со двора. Он пригнулся, скользнул вдоль изгороди, заглядывая внутрь сквозь плетение прутьев. Недалеко от ворот он увидал, наконец, источник своего беспокойства.
Звуки «Гимна Канну» на родном для Ветра тармасе доносились с переднего двора. Пела молодая женщина, одетая в наряд горги. На скамье в скромном, но ухоженном цветничке она занималась рукодельем и пела песню своей далекой родины. Несомненно родины, потому что ее, светловолосую и светлокожую, нельзя было спутать со смуглыми и темноглазыми горги. Как дочь тармасов занесло сюда, на самый юг Империи Индурги, в эту глушь?
Он опустился на землю. Уйти, пока звенел этот свежий голосок, пока доносились родные звуки, у Ветра не было сил. Как же он одинок! Он вцепился в этот кусочек родины, словно не бывал там вечность. Женщина закончила гимн и начала колыбельную, одну из тех, что Ветер слышал не раз в Вальвире. Сколько грусти…
Путник пристально рассматривал певунью сквозь изгородь. Конечно, она тоже одинока, хоть цветы вокруг нее прекрасны, а дом богат и достаточен. Несчастная женщина. И такая красивая! Захотелось вдруг сказать ей хоть что–нибудь, все равно что, только на родном языке, что–то хорошее, чтобы у нее на сердце потеплело. Сознавая, что очень рискует, быть может, делает глупость, Ветер выпрямился в полный рост и, опершись на живую изгородь, начал с неведомой доселе силой:
— Я чувствую, как сильно бьется сердце,
Я чувствую, что слов не нахожу:
Я слышу звук родной в такой дали забытой,
И вижу красоту, которой равных нет…
Женщина резко вскинула голову, уперлась взглядом в незнакомое лицо над прутьями манги, вскочила, уронив свое рукоделье. Хотела сразу убежать, даже сделала первый шаг, но вместо этого опустилась обратно на скамью. А Ветер продолжал. Все, что он сейчас чувствовал, превращалось в слова, слова в строки, а строки легко ложились одна вслед другой. Как в тот день, когда умер Олтром.
