— От смеха? — уточнил Вова.
— Дурак ты, Шкаф! Ну, дурак!
Мясоедов хотел уйти, но Ковалев удержал его, сам пошел на кухню за новой порцией. Когда он вернулся, Вова говорил:
— А сознайся, что ты про эту бабу наврал!
— Да когда я врал? — кипятился Мясоедов. — Сам можешь поглядеть — она и сейчас в песочнице сидит.
— А ты откуда знаешь?
— А я только что глядел.
Вова раздвинул шторы и скосил глаза вниз.
— Точно — сидит кто-то… А кто — не вижу. Может, это женщина, а может, и мужик.
Ковалев тоже подошел и тоже стал глядеть.
— Так не видно, — наконец сказал он. — Надо балкон открыть.
Вова со вздохом стал открывать балконную дверь. Дверь разбухла от сырости, открыть ее оказалось не так просто. Подошел Мясоедов и стал ковырять кухонным ножом. Дверь подалась. Правда, вылетел кусок стекла и разбился о круглую голову Мясоедова. Через гору пустых бутылок и какой-то рухляди они втроем шагнули к перилам балкона. Свесили головы вниз, разглядывая маленькую темную фигуру, застывшую на краю детской песочницы.
— Да, ты не врешь, — задумчиво сказал Вова. — Это знаешь кто? Это Ирка Алексеева. Она во-он там жила…
— А сейчас?
— А сейчас не знаю… Пошли.
Ковалева оттащили от перил чуть не силой. Мясоедов вспомнил про солянку и убежал на кухню.
— Слышь, Вова, а кто она такая?
— Ирка-то?.. Кто ее знает. Женщина.
Ковалев остался неудовлетворенным ответом. Он выпил, закурил и задумался.
— Вова… Ты как думаешь, умные женщины — они какие?
— Не знаю… Моя копёшка — дура.
Ковалев вздохнул и пошел на кухню. Мясоедов у раскаленной плиты вытирал уголком фартука слезящийся глаз — то ли соринка попала, то ли слеза прошибла от избытка чувств.
Ковалев пристроился на подоконнике:
— Слышь, генерал, а за что тебя из армии выперли?
Мясоедов загремел посудой:
— Так я ж тебе рассказывал.
— Забыл. Пьяный же был.
Мясоедов еще погремел, отошел от плиты, налил себе и начал:
— Началось, когда я еще в ЗГВ служил. Почтовый адрес — Москва-88. Германия, значит. Одного парня во время учения танком задавило. Пошумели- пошумели — и притихли. А про виноватых все знали. И все молчали. А я, как дурак, в политотдел написал. Вот и началось. Ну, придираться стали на каждом шагу — долго рассказывать. Потом сюда перевели. Года три я в танковой дивизии прослужил. Опять же, учения. Танк в болоте утонул — кто виноват? Я. Командир взвода на повышение пошел — молодец, мол, не растерялся в сложной ситуации, экипаж спас, а меня — в стройбат. Ну, в стройбате я уж и сам задерживаться не хотел. Ну, пить стал внаглую — полбеды. Там все пропойцы. А потом одному чурке по морде съездил. Ну, ты представь: ворует кто-то в казарме, а кто, дознаться не могу. И однажды я его, стервеца, за этим занятием и застукал: пёр, гад такой, сапоги из каптерки. Ну, я ему — бац по чайнику. А он длинный такой — втрое сложился и давай верещать, сапогами ворованными морду прикрыл. Сбежались. Дежурный по части начштаба вызвал, и поехало. Суд офицерской чести… А какая у них честь — я хорошо знаю. Я из нормальных войск пришел, мне эти стройбатские порядки поперек горла стояли. Ну, и уволили. За аморалку.
