У амбулатории притормозил, посигналил Оле, замерзшей на крыльце, и, приняв ее в кабину, спросил, как заправский шофер: «Куда поедем?» Оля потрогала ему нос, оттянула его книзу и велела: «Домой!»
Без колебаний Вадик нажал на акселератор и припустил машину. У поворота на дорогу через поле они нагнали совершенно мокрого, в почерневшей от влаги форме Кочеткова. Он, не оборачиваясь, отступил с края шоссе. Пропустил их вперед.
— Ну его! — попозже сказала Оля. — Нашу жизнь заедать вздумал. Так лучше!
Она просунула свою руку Вадику за спину, и они затряслись на ухабах проселка.
Уже назавтра и потом Вадика стал тихо будить комиссар. Он негромко, но настойчиво стучал в дверь медпункта и, дождавшись, когда Вадик со сна хрипло скажет: «Ага! Встаю!» — шел на кухню. Там, вытащив из–за теплой печной трубы подсушенные за ночь дрова, растапливал печь, нес дрова в избу и, долго и тихо дуя на растопку, разводил огонь — ночи уже были холодны.
А Вадик, кое–как ополоснувшись на берегу и неприязненно поглядывая на неподвижно висящий над водой туман, плелся в столовую, принимал у Оли из рук стакан черного чая и, обжигаясь им, просыпался окончательно. Потом он будил дежурного, спящего в кабине машины, занявшей линейку, и, стараясь не газовать, тихо выбирался но скользкую дорогу. Зато на шоссе, ровном и свободном, он до конца выжимал акселератор. Заправившись бензином, возвращался в лагерь, попадал к завтраку, а потом, выбритый и сытый, уже наслаждаясь бодрящим утренним холодком, теплом в ногах, спрятанных в резиновые сапоги — сам черт не брат! — ждал, пока соберутся ребята. С молчаливого согласия отряда Оля усаживалась рядом с ним, крепенько хваталась за скобу передней панели, и только после глухого, из–под брезента, комиссарского «Порядок!» Вадик трогал машину.
По колдобинам, жирной грязи, всю дорогу через поле он вел машину, цепенея от напряжения, потому что телом ощущал, как там, за спиной, вихляется кузов и бросает из стороны в сторону ребят, вцепившихся руками в скамейки и борта.
Вырулив на шоссе, он останавливался, ждал повторной команды комиссара и только тогда искоса взглядывал на Олю. Она доставала из рукава теплый, пахнущий ею платок и вытирала ему испарину на верхней губе.
Дожди, вот уже две недели беспросветно поливающие землю, отмыли стены дома и напитали его сырым, тяжелым духом. Задирая голову в моросящее небо, Вадик не верил, что когда–нибудь в этом доме будет тепло и сухо, запахнет жильем. Пока он походил на каменный сарай, грязный и холодный.
