Православно-славянская цивилизация в геополитических учениях Новейшего времени | страница 45

А. И. Неклесса делает вывод, что в современном мире, степень неопределенности которого неуклонно повышается, «плодотворным направлением методологической революции представляется также синергийный подход к миропознанию, миростроительству и пространству операций. <…> Человек в обстоятельствах принятия сложных, критических решений верно избирает и успешно преследует цели, если при этом он непрерывно беседует с Богом»[214]. Таким образом, оказался востребованным и гносеологический аспект учения славянофилов.

Философ В. М. Межуев так видит актуальность наследия ранних славянофилов: «…Россия по своей идее – не просто одна из многих западноевропейских стран, а страна равновеликая Западной Европе, тоже Европа, пусть и Восточная. Она часть большой Европы, которая состоит из двух половин – западной и восточной, одна из которых тяготеет к рационально-правовой организации общества, а другая, не отрицая первое, – к его духовно-нравственной организации. Каждая из них по-своему необходима. Откажись от одной из них, и вся Европа рано или поздно окажется в тупике. На Западе этот тупик переживается как «закат культуры», у нас – как недостаток цивилизации»[215].

Александр Дугин, наиболее известный неоевразиец, свое понимание геополитики православия основывает на идеях славянофилов, развивая их с использованием достижений богословской мысли русского зарубежья. «Сверхразумность Божественного действия (примат апофатической мистической теологии), духовная и языковая свобода поместных церквей (восходящая к глоссолалиям апостолов в день Пятидесятницы) и учение о сакральной роли Империи и императоров (теория православной симфонии) – вот основные моменты, определяющие специфику православия в отличие от католицизма, фактически отрицающего эти аспекты христианства»[216].

Дугин выстраивает символическую оппозицию:

После падения Византии православный мир разделился на две части. Первая – оказалась в зоне политического контроля неправославных государств, в нее входили греки, сербы, румыны, болгары, составившие православный миллет. Константинопольский патриархат превратил православие в доктрину индивидуального спасения, где о политике не могло быть и речи. «Установление на Руси Патриаршества и провозглашение Москвы „Третьим Римом“ имеет прямое отношение к мистической судьбе Православия как такового. Русь после падения Константинополя остается единственным геополитическим „большим пространством“, где существовала и православная политика и православная Церковь»