Несколько раз Арезки безуспешно пытался поговорить со мной. Утро тянулось нескончаемо, нам не удалось обменяться ни словом. Мюстафа и Арезки о чем–то непрестанно спорили. Арезки казался раздраженным, и Мюстафа тщетно старался рассмешить его.
— Убирайся, — закричал Арезки, — иди к той девушке, дай нам работать.
Мюстафа, обиженный, ушел.
В полдень, по сложившемуся ритуалу, Арезки принес мне тампон, смоченный в бензине. Я положила мою планку, мы прислонились к окнам.
Мюстафа подошел к нам. Он что–то сказал Арезки, и оба они направились вверх по конвейеру. Как только раздался звонок, я кинулась в проход, но для вида остановилась возле Доба. Арезки опередил его на несколько метров.
— Ну что, пора пожевать?
— Да, но…
Я придумывала, что сказать.
— Я хотела поговорить с вами о брате.
— Со мной? — сказал он удивленно.
Арезки уже затерялся в потоке. Я поняла, что мне его не догнать.
Доба снял куртку и прицепил ее на гвоздь, на котором висели гигантские ножницы.
— Смотри, Мохаммед, не вздумай трогать.
На нем был гранатовый жилет ручной вязки поверх фланелевой коричневой рубашки, обрисовывавший заметный животик.
— Так что ваш брат?
— Он не переносит краски. У него худо со здоровьем. Вы не можете попросить, чтоб его опять спустили сюда, к вам?
— Я? С этим следует обращаться к Жилю. Что я могу… Пусть поговорит с доктором или с профоргом.
— Эй, — закричал проходивший мимо наладчик, — вы чем тут занимаетесь на пару?
Доба засмеялся.
— Она рассказывает мне о своем брате. Он заболел в красильном и хотел бы переменить участок.
Наладчик перестал улыбаться.
— Сам виноват. Нечего было воду мутить, когда он работал с нами. А теперь они будут его там держать, пока он сам не уйдет.
Он остановился, поднес зажигалку к погасшей сигарете.
— Я пытался ему растолковать, — подхватил Доба. — Он молодой парень, не знает жизни. Я говорил ему, не возжайся с этими ратонами, не впутывайся в их истории, делай свою работу, не препирайся с начальством, здесь не место политике. Он меня и слушать не стал, перессорился со всеми, даже с профоргом. Они разругались вот здесь, в цеху, перед самым вашим появлением. Он задирается. Людям это надоело, начальству тоже. Он нежелательный элемент, слишком много спорит.
— Да, я понимаю. Простите, — сказала я, — я вас задержала.
— Пустяки! Надо урезонить его, это ваша обязанность. Ну, приятного аппетита.
Я толкнула дверь раздевалки. Женщины уже расположились, мое обычное место было занято. Я подошла к работнице, которая вытянула на скамье уставшие ноги.
