Шилко гордился тем, что его сын попал в Афганистан, хотя ему было стыдно за то, что он сам остается. А потом Паша вернулся без ног. Он пытался остаться прежним, но отношение к «Афганцам» было малоприятным. Шилко не понимал, что твориться со страной. Вместо уважения этих новых ветеранов игнорировали, к ним относились насмешливо и пренебрежительно. Паше, несмотря на ситуацию, было отказано в предоставлении жилья на первом этаже, хотя этот вопрос мог быть легко разрешен местным жилищным комитетом. И, как однажды с горечью признался сам Паша, когда он пожаловался врачу на низкое качество протезов, тот ответил: «И что я должен сделать? Не я вас отправлял в Афганистан». Протезы не сильно изменились со времен Великой Отечественной войны, более сорока лет назад. Но что-то изменилось в душах людей.
Нет, подумал Шилко, наверное, так думать неправильно. И в ходе Великой Отечественной были свои примеры унижений и морального уродства. Это было в самой человеческой природе. Тем не менее… Так или иначе… Что-то было по-другому.
Шилко одел фуражку. Он избегал носить шлем, ценя небольшие удобства. И осознавал, как нелепо выглядит со своим широким крестьянским лицом и носом-картошкой в сочетании с железным горшком на голове. У него не было иллюзий на тему своей внешности. Он стал толще, чем хотелось бы, и он уже никогда не будет объектом чьих-то фантазий. Но все же было важно не выглядеть полным дураком.
Он опустил ноги на мокрую землю, крякнул и вылез из автомобиля. Затем постоял секунду, унимая боль в почках. И направился в сторону командного пункта, ища баланс между нежеланием мокнуть под дождем и вялостью своего тела.
Внутри палатки, маленький КП был светлым, оживленным и наполненным табачным дымом. Тревога уступила место ощущению комфорта и опыту, полученному за целую жизнь. Все было привычно: и еловый лапник от грязи на полу, и напряженные, усталые лица и запах металла от командно-штабных машин, образовывавших «кабинеты» по периметру палатки.
Персонал вытянулся. Шилко всегда любил эту небольшую дань уважения и, в тоже время, это все также немного его смущало.
— Садитесь, товарищи, садитесь.
Сержант наклонился, чтобы налить кружку чая из потертого самовара. Шилко знал, что это для него. Они были хорошими ребятами и хорошей командой.
— Ваш чай, товарищ подполковник.
Шилко заботливо взял чашку обеими руками. Это была еще одна мелкая радость жизни. Горячий чай в дождливую ночь во время учений. Армия не может действовать без чая.
