Виталик занес свой меч для удара и послышался скрежет — металл столкнулся с металлом. Объятые пламенем, противники, начали свой танец мечей в огненном пламени. Тьма не могла победить, но могла отступить. Виталику же, напротив, было мало победы, чтобы выжить.
Очередным взмахом князь перерубил древко ржавой косы, и тьма на секунду замешкалась. В это самое время Виталик вонзил свой клинок в её бесформенное тело.
Чудище истошно взвизгнуло и исчезло в клубах пламени. В эту же минуту на Виталика обрушились потолочные перекрытия.
Так он и лежал какое–то время — сильно обгоревший, лишившийся органов зрения, слуха, рук, со сломанными ногами, придавленными огромной старой деревянной балкой, на которой во всю уже бушевало пламя.
Его последние мысли были спокойны и чисты. Он умирал с чувством выполненного долга.
И он не заметил уже как в объятые пламенем остатки детского дома пришли пожарные. Ему уже было все равно.
Если бы он мог закрыть глаза, он бы уснул, но у него не было больше глаз и век. Он не увидел бы как на машине реанимации остатки его, ещё живого тела на огромной скорости везли в городскую больницу.
Виталик провалился в подсознательную кому, вызывающую в его голове обрывки генетической памяти.
* *
Группа воинов двигалась уже третий день по лесам и равнинам к своей цели. Во главе отряда стоял тысяцкий князя Владимира Святославовича Осока Первославич. Ветер ласкал уставшее лицо всадника. Солнце уже было довольно низко над горизонтом, но до заката было далеко.
Конечно, указы князя обсуждать не велено, да и не правильно как–то, но от навевающей скуки, осока предавался различным размышлениям.
На самом деле он просто устал. Устал от, казалось, уже вечной гонки за язычниками и старыми порядками. Смешно представить, тогда равно три года назад, когда войска князя разорили Полоцк и надругались над местным правителем, немало было добыто церковной утвари в местных храмах Божьих.
Священников, правда тогда не тронули — князь не велел, но и содеянного было достаточно, чтобы по новым обычаям жариться в аду.
Осока боязливо перекрестился.
Прошел ровно год после крещения и, тысяцкий, уже начал привыкать к новым обрядам. Бабка Великого князя ещё в те времена крестилась в Царьграде, а внук ее, стало быть, со всем людом только вот — недавно.
Тем не менее, несмотря на поднявшийся авторитет Руси, правильности княжих поступков и ростущей мощи государства на задворках сознания Осоки жили сомнения.
Ну, не мог он забыть картины изнасилования княжны Рогнеды, тогда уже христианки, язычником, пусть и князем.
