— Это френч, — вставил отец, все еще нелепо улыбаясь. — Вон весь в медалях, как у генерала.
Я отметил про себя, что у него не хватает зуба. В верхнем ряду.
— Китель, — сказал я, расстегивая пуговицы.
— Что? — не понял он. — А, ну да. Китель, конечно.
— Ванну примешь? Или душ? — засуетилась мать.
— Душ.
— Давай-давай. Мыло, шампунь, полотенце — все найдешь, все новое. Я тебе зубную щетку купила — зеленая, в пластмассовом стаканчике. Мойся хорошенько, сынок, не спеши. А потом за стол. Мойся.
Я вошел в ванную. Не был здесь два года, а как будто вчера чистил тут зубы. За время моего отсутствия на стене, в самой середине, треснул кафельный бордюр. Кажется, и это я знал.
Сняв с себя рубашку, брюки, трусы и носки, шагнул в ванну. Покрутил краны, настраивая воду, перевел на душ.
Вода обожгла ледяной струей, но сразу же вслед за ней пошла теплая. Задернул полиэтиленовую шторку и глубоко вздохнул. Да, наконец дома.
Потом я насухо вытерся большим махровым полотенцем. Оно было черным, как цвет моих погон, с каким-то рисунком. На стиралке нашел новые трусы и свои старые спортивные штаны. Натянул свежую доармейскую футболку.
На кухне был накрыт стол. Вкусно пахло жареным мясом, что-то бурлило в кастрюле на плите. Посередине стола между тарелок стояла большая бутылка водки.
— Садись, — сказала мать. — Вот сюда, на свое место. Не забыл еще?
Она улыбнулась.
Я улыбнулся в ответ. Душ освежил, навел фокус. И уже можно было адекватно реагировать на происходящее.
— Там подарки в дипломате, — произнес, присаживаясь к столу. — Тебе, отцу. Где он, кстати?
— В спальне, одевается. А то ходит в своей майке, как голодранец. Я говорю ему, иди, оденься. А он — рано, рано… А подарки потом. Успеется с подарками. Ты будешь суп?
— Суп? — переспросил я. — Суп буду.
На кухню вышел отец в белой рубашке и сел напротив. Его редкие волосы были тщательно зачесаны на пробор.
Он сразу же потянулся к бутылке. С хрустом свинтил пробку.
— Погоди, — мать поставила передо мной дымящуюся тарелку. — Ты чего спешишь-то? Пусть сначала поест.
— Так пусть, — согласился отец, разливая по рюмкам. — Мы выпьем, и он поест. Одно другому не мешает. Я прав?
Конечно, прав.
Мать лишь покачала головой и тоже села.
— Может, и тебе супу налить?
— У меня от твоего супа в животе булькает, — отшутился отец. — Мясом закушу.
— Не говори ерунды, — сказала мать.
Она никогда не понимала такого его юмора.
Мать сама не пила и не любила, когда кто-нибудь пил в ее присутствии. Ничего не изменилось — она и сейчас все это выносила с трудом. Даже мой приезд не был здесь для нее большим оправданием. Она запросто могла подхватить початую бутылку со стола и унести ее в комнаты.
