Мне придется говорить и о том, как люди, в быту нечистоплотные, на службе пресмыкающиеся перед начальством, в горах, наоборот, спешат на выручку товарищу и бравируют пренебрежением к смерти. Бойтесь таких, распознавайте, ведь смелость — отнюдь не существо их натуры, не краеугольный камень их бледной жизни. Она — только откупное за их малодушие в миру, она — попытка оправдать тщету их будничных поступков, она — замаливание грехов перед собственной совестью.
Да, в горах встречается разный народ. Как тут не вспомнить о типе, с которым я имел несчастье подниматься однажды на сложную вершину. Он залезал во время ночевок в спальный мешок, не раздеваясь и не разуваясь, с биноклем на шее, с компасом, пристегнутым к кармашку штормовки, с защитными очками, болтающимися на веревочке, с высотомером и фотоаппаратом. Оснащенный столь внушительно, он спал спокойно. Я не знаю, правда, что ему мешало заодно уж втащить в спальный мешок ледоруб и кошки. Но нет, ледоруб и кошки он пристраивал рядом с собой, чтобы в любую минуту находились под руками.
Так вот, мне до спазма сердечного не хочется в чем–то походить на таких людей. А вчера я смалодушничал. Собственно говоря, и смалодушничал–то на пустяке. И жестокий урок какого–то очень не показного благородства преподала мне девушка, которую я безнадежно люблю. Лучше бы уж кто–нибудь другой…
Ну что ж, для того нас и учат, чтобы мы становились чище и умнее, чем были еще только вчера.
Да, сердце беспокоило меня и раньше. Но я не обращал внимания: пустяки, это от переутомления… Но то, что случилось вчера…
Теперь было бы глупо не посоветоваться с врачом.
Врач у нас — молодой симпатичный ленинградец. Мы толкуем что–то о конях Клодта на Аничковом мосту, о Фальконе и Росси, об изумительных фонтанах Петергофа.
Тем временем он слушает мою грудную клетку внимательно и настороженно.
— Так, дорогой мой… — Он прекращает свой манипуляции и грозит мне вынутыми из ушей трубочками фонендоскопа. — У вас, дорогой мой, серьезные шумы в области сердца.
Я позволяю себе усмехнуться.
— У вас прямо–таки студенческие шумы.
— То есть, надо понимать, еще молодые, незначительные?
— Наоборот, такие шумы, которые расслышит любой студент–первокурсник. Собственно, они были и раньше, когда я слушал вас при медосмотре. Но тогда вы еще как следует не акклиматизировались, нельзя было ничего утверждать наверное, и все, что я мог тогда, разве только запретить вам восхождение с разрядниками, даже со значкистами. Теперь же… теперь…
