Но молнии нередко бьют насмерть. Лучше этого не видеть. Лучше не видеть, как вокруг товарища летает особо изощренная смерть — шаровая молния. Она жужжит вокруг твоего спутника, точно рассерженный шмель, и у него волосы становятся седыми в считанные секунды. А потом, смотришь, позабавится эта бестия и куда–то улетит, исчезнет с глаз долой.
Вот о чем не говорил лектор. А зря! Надо было сказать все, с чем может столкнуться в горах смелый юноша. Смельчака все эти пиротехнические штучки не напугают. Смелый — он все равно пойдет на грозу. Так или иначе, но раз человек (с некоторой оглядкой) считает себя властелином природы, ему еще придется хватать молнии голыми руками и ломать их о колено.
Льет ливнем дождь.
Сегодня на рассвете мы должны были идти на восхождение. И мы пойдем, потому что кончается поток, мы должны разъезжаться по домам, а без зачетной вершины никто не даст нам значков. Как говорится, за что же боролись?..
Льет дождь, словно из ведра.
Начальство совещается.
Дело в том, что в дождь даже Софруджу становится опасной, даже проторенные тропы таят подвох…
Начальство совещается.
Мы сидим в полной боевой готовности, сидим, грызем пайковую колбасу. Мы готовы к построению в любую минуту, хотя, откровенно говоря, любой из нас предпочел бы этому ливню ясное солнышко. Даже самые разальпинисты, для которых чем трудней, тем желанней.
Сроки поджимают. Осталось каких–нибудь три–четыре дня, пока действительны наши путевки. А дождь льет. Он может лить и завтра. И, немножко поослабнув, даже послезавтра.
Потому начальство совещается, сталкиваются в споре различные мнения и предположения, а мы ждем, поеживаемся в отсыревших палатках, уже неохотно жуем колбасу.
Наконец решено: строиться и выходить.
Впереди нас уже ушла группа разрядников: на сложных и крутых участках подъема они навесят веревочные перила. А мы — только шагай да шагай.
Мы и шагаем, я бы сказал — бежим. Колонну возглавляют мастера, они, конечно, шустрые ходоки, они по потолкам ходили, для них и рюкзаки не в счет. Будто бы они не так уж и спешат, но дождь подгоняет, поневоле заторопишься. А задние отделения бегут не поспевая. С одной стороны это даже неплохо в такой дождь, становится жарко, а с другой — рюкзаки гнетут: сердце бьется оглашенно.
В лесу темно, хотя уже давно рассвет. Темно, вероятно, от черных, отягощенных влагою елей, от низко провисших студенисто–вязких туч.
Грохочет угрюмый поток, взбухший, грязно–опенеяный, мутный, как желудевый кофе. А недавно здесь журчал безобидный ручей… На камнях, не захлестываемых водой, стоят жестянки с чадящими тряпками — полузадохшиеся от сырости огоньки освещают переправу. А то ведь и гробануться здесь недолго.
