Грушевский несколько иными глазами после этой беседы стал смотреть на вальяжную, дородную красавицу. Сколько же душевных сил понадобилось этой удивительной женщине, чтобы идти по столь тернистому жизненному пути так плавно и спокойно, с тихой верой, достоинством и смирением взирать на людей вокруг, на вечные небеса? Единственное, что покоробило Грушевского, — та страстность, непривычно волновавшая спокойную поверхность глубокого душевного моря Домны Карповны, с которой она говорила о племянниках. А ведь, пожалуй, купчиха очень сильно не хотела прихода в дом новой хозяйки. Княжна могла родить наследников Зимородову, которые отняли бы у первенца и деньги, и огромную чаеторговую империю, построенную еще ее отцом и мужем на приданое Домны. Впрочем, никаких выводов из этого волнения Грушевский делать не стал. Уж больно верующей была Домна Карповна, больно хороша была в своей праведности и смирении.
Попробовал было заговорить Максим Максимович об утопленнице. В первую голову его волновало продолжение поисков княжны. Однако по этому вопросу Домна Карповна уходила в тяжелое гранитное молчание. Неизвестно, на что она надеялась втайне. Что княжна забудется и рассеется, как этот утренний туман над гладью озера? Что все утрясется как-нибудь само собой, и племянники под ее крылом благополучно созреют, оставшись единственными наследниками зимородовских миллионов? По собственному опыту Грушевский слишком хорошо знал, что люди не исчезают бесследно, вот так вот, без вести, без трупа, без последствий для всех, кто вольно или невольно был с ними связан. На вопрос, не могли ли старец и Алена спутать графиню с богородицей, Чалова даже обиделась.
Еще задолго до того, как процессия прошла скорбный путь по мосту, всем стало понятно, что что-то пойдет не так. У дверей домика стоял солдат с оружием на изготовку. Не то чтобы зрелище он представлял устрашающее. Куда там «золоторотцу», снятому, может, с поста у полосатой будки при каком-то памятнике в столице, в своем полинялом, некогда красном с золотыми галунами мундире. Росту он был высокого, местные низкорослые мужички-чухонцы смотрели с невольным уважением на старика-гренадера, но и ружьишко слабое, и рвение не особенное. Было больше похоже, что службу свою он принимает за курорт. И то — лето, озеро, птички поют, рыбки плещутся. Ну и что, что к мертвецу приставили. А кто ж все остальные были, чугунные? Те же самые мертвецы, звания только что повыше, императоры всякие да фельдмаршалы…
