— Э, могу я вам чем-то помочь? — вынырнул из-за зеркального шкафа смуглый, хорошо промытый и стильно одетый пожилой с ловкими блестящими глазками. — Талечка, ты ступай, погляди, какая цена на этот ломберный столик проставлена. Так что вас интересует? — продолжал допрашивать Микола пожилой.
— Благодарю вас, — сердечно кивнул Микол. — Благодарю!
И опрометью выскочил на улицу. Он тяжко дышал.
«Нервы, нервы! — бубнил про себя Микол. — Спрашивается, зачем было убегать, ничего дурного этот тип мне не сделал. Скажите пожалуйста, он, видите ли, мне не понравился! Ах ты, писака чертов!»
Он шмыгнул в ту же подворотню, откуда вылез перед тем, как зайти в магазин, огляделся, воровато сделал три глубоких глотка, отдышался… и уже спокойнее вернулся к своему променаду.
Он шел к Патриаршему пруду. И когда опять проходил мимо стеклянной витрины под вывеской «Книги», там, в глубине зала, плотно забитого мебелью, под потолком, в вышине сверкнуло что-то большое, яркое, золотым таким чистым светом… Микол вернуться хотел, — как же он внимания не обратил, ведь оглядывал зал внимательно?! Но ноги, как заведенные, уже несли его дальше по Малой Никитской.
— Не пойму, чего ты так паникуешь! — Николай Валерианович расхаживал у окна, взмахивая руками как птица.
Он пытался успокоить Далецкого. Тот сидел, сгорбившись, на диване в углу. Точь-в-точь больной ворон. Взгляд затравленный, глаза дикие, сидит и курит одну за одной. Отнекивается. Не хочет говорить ни о чем.
— Марк, прекрати это… курево твое. Тебе врач запретил! — наконец не выдержал, взорвался старик, подбежал к бывшему ученику, поседевшему в сорок лет, выхватил у него сигарету и, как клопа, раздавил её в пепельнице.
— Николай Валерианович, ну что вы делаете, я же не мальчик! — застонал тот и спрятал лицо в ладонях.
— Вот-вот, именно потому что не мальчик, я и пришел к тебе с этим. А ты — в кусты. Напридумал черт-те чего, наворотил невесть что, спрятался за этими страхами, как в лесу, и сидит — тухнет! А ты нос-то наружу высуни, наружи-то — жизнь! Весна! И она не ждет… Марк, кончай дурить, соглашайся! Тебе синяя птица сама в руки летит, а ты от неё отмахиваешься. Ты можешь поставить «Мастера», ни секунды не сомневаюсь, можешь! Это твой звездный час! Марк, проснись и давай начинать работать.
— Николай Валерьянович, я пытаюсь вам объяснить, но вы не слышите и меня понять не хотите, — глухо заговорил Далецкий, не отнимая рук от лица. — Не за себя я боюсь, а за них. Они же дети, подростки. Ну куда им, зачем им? Этот роман их придавит, прихлопнет, как комаров, они и пискнуть не успеют! Это же заговоренный роман! Стоит кому только руку к нему протянуть — невесть что начинает твориться… Да, что говорить, сами знаете. Сколько историй с ним связано, в театре, в кино — ведь еле ноги уносят… живые. Тяжелая у него аура.
