Сегодня мистер Гарвей просил моего согласия стать его женой. Втайне, сама себе не отдавая отчета, я, может быть, и ждала этого. Но реально, конкретно, я не думала об этом никогда. Не думала потому, что никогда не думаю о невозможном. А пока жив Жорж, пока я так или иначе связана с ним, я не могу стать женой мистера Гарвея.
Его слова подняли во мне целую бурю противоречивых чувств. Светлая радость, ликующее счастье и неизъяснимый восторг захлестнули в первое мгновение мою душу. И сейчас же сменились страшной тоской от сознания невозможности и несбыточности тех грез, которые были столь внезапно навеяны мне словами любимого человека.
Что я могла сказать ему в ответ на эти слова? Дать свое согласие? А дальше? Ведь я собственность Жоржа. Правда, три дня назад я порвала последнюю нить, связывавшую меня с этим человеком, но все же я его собственность. Он скорее убьет меня, чем откажется от своих прав надо мною.
Идти открыто на разрыв? Явно обнаружить свой позор и свою ложь? Но это сразу же и без остатка может убить в мистере Гарвее всякую любовь ко мне. Разочарование — лучшее средство от самой пылкой любви.
Отказать? От одной мысли о том, что я могу лишиться общества дорогого мне человека, у меня начинало мутиться сознание. А он уйдет. Конечно, уйдет, если я откажу ему. Он слишком горд, слишком самолюбив, чтобы остаться, получив отказ. Наконец, чем могу я мотивировать подобное решение? Мистер Гарвей знает, что я люблю его. В его глазах — я девушка, абсолютно свободная и ни с кем не связанная сердечными отношениями. Разве могу я открыть мистеру Гарвею все, все? И то что я не сестра Жоржа, а его гражданская жена; и то, что Жорж воспользовался документами моего погибшего брата для того, чтобы под чужим именем легче выбраться из Америки, где ему грозила жестокая кара за совершенные им по должности преступления…
Нет, лучше умереть, чем сказать все это.
Я не ответила мистеру Гарвею ни «да», ни «нет». Я прибегла к обыкновенной уловке женщин в таких случаях: сказала, что мне необходимо время для размышления и просила не торопить меня.
Для чего я это сделала? На что я надеялась? Что могло измениться за неделю, месяц, даже полгода?
О, если бы мистер Гарвей не был бы так честен. Если бы он забыл хотя на время свои взгляды джентльмена и принципы порядочного человека. Если бы он знал и чувствовал, как я хочу только одного — быть его, только его, всецело принадлежать ему и пить полными глотками из чаши наслаждения. Пить, не задумываясь над тем, что есть, что будет и что может быть. Ведь я люблю его. И ясно вижу, что и он любит меня. Почему же мы не можем принадлежать друг другу?
