Солдат, выскочивший вслед за ним на трибуну, закричал в шумный зал:
— Правильно Баткин говорит: воевать мы обязаны и согласны! Только дайте нам людей, а то все перебиты! Дайте нам патронов, дайте сапоги!..
Зал проводил его гвалтом. Дребезжа колокольчиком, председатель прокричал сквозь шум:
— Товарищи! Гучков отказался прийти! Я только что звонил второй раз, сказал ему, что съезд требует. Он повесил трубку… Есть предложение — направить за ним делегацию.
— Правильно! Мы прибыли с фронта — перед нами обязан отчитаться! Не пойдёт — привести под конвоем!
Услыхав, что объявлен перерыв, Никита бросился в вестибюль.
Столик, за которым сидела сероглазая девушка, был пуст. Может быть, он ошибся? Он нерешительно спросил молоденькую делегатку, не видела ли та забинтованной девушки?
— Забинтованной? — переспросила та. — Так это Лида Зарубина. Она уехала в редакцию, на Фонтанку.
— И больше не вернётся? — похолодел Никита.
— Ну, если сегодня не придёт, так завтра утром будет обязательно.
Совершенно расстроенный, вернулся Никита в зал.
Выступления ораторов потеряли для него всякий интерес. Даже к приходу Гучкова он отнёсся равнодушно. Породистый, надменный, тот не понравился залу. И опять всё то же: война до победного конца… Обязательства перед союзниками… Единство с европейской демократией… Война до победы…
«Сейчас освищут», — подумал Никита. Но зал молчал.
Гробовая тишина оказалась страшнее выкриков и топота солдатских сапог.
Это понял, видимо, и сам Гучков: он ускорил шаги, потом почти побежал. А съезд продолжал молчать…
Так — под молчание представителей фронта — ушёл из Таврического дворца, а через два дня и со своего поста, военный министр.
Те, кто выступал после, повторяли друг друга, и Никита почти не слушал их — думал о Лиде Зарубиной, пытался припомнить, не слыхал ли он это имя перед войной. Но сколько он ни ворошил свою память, всё было напрасно…
Ночью он спал беспокойно. Видел во сне Лиду, но она ускользала от него, словно облако. Проснулся он неотдохнувшим, с головной болью.
Однако стоило увидеть её, окружённую делегатами, как настроение изменилось. Чувство нежности к этим бинтам, к лёгкой чёлке, к серым узким и раскосым глазам нахлынуло на него, захотелось сделать что–то необычное, сказать необычные слова, но язык стал неповоротливым, и Никита с трудом выдавил:
— Здравствуйте.
Лида, как и вчера, обрадовалась ему, протянула Никите крепкую горячую ладонь.
— Как хорошо, что я вижу вас, — сказала она, глядя в его лицо сияющими глазами. — Сегодня–то мы поговорим с вами непременно: съезд кончает работу; встретимся здесь же.
