— Да, революции. Иль боишься?
— Никак нет, ваше благородие. Ведь немцы не заберут нас в свои руки.
— Конечно, нет. Раз революция, то у власти будут новые люди, — более умные, энергичные, способные отстаивать свободную Россию.
— Значит скоро и землю от помещиков получить можно будет? — задумчиво, думая о другом, произнес Селин.
— Раз революция, то ясно, что народ землю получит.
— За землю-то мы постоим: по совести говоря, — повернулся ко мне Селин, — воевать нам не из-за чего. Зачем нам земля Галицкая? Там свои люди живут. А вот землю у помещиков забрать, надел увеличить, — это другое дело. У нас в Калужской губернии мужики почти совсем без земли. В нашей семье четыре брата, да отец старик еще жив, — и на пять человек всего полторы десятины.
— Чем же живете?
— Каменщики мы. Как наступит весна, так один брат остается в деревне пахать, а остальные трое — на сторону по деревням кирпичные избы класть. Все лето и работаешь с зари до зари, а потом целую зиму спину не разогнешь. А заработаешь то что… на рыло не больше как рублей по семьдесят, по восемьдесят. Да это еще крепиться надо. Не выпивать. А если грех попутает, выпьешь, так домой в тех же портках, в которых вышел, вернешься.
— Помещиков много у вас в Калужской губернии?
— А где их мало? У нас, мужиков, земля — глина настоящая. На ней ни черта не растет, а у помещиков лучший чернозем. Правда ли, что революция? — недоверчиво посмотрел на меня Селин.
— Правда, Селин. Я слышал это в дороге. Скоро всем солдатам будет известно. А если неправда, так надо сделать правдой!
— Справедливо изволите говорить, ваше благородие!
* * *
Я вошел в благоразумно приготовленное Ларкиным помещение. Вымывшись с дороги, начал разбирать свой чемодан. Вскоре зашел Воропаев. Канцелярия полка на время пребывания полка в глубоком резерве переселилась в Омшанец.
— Привез что-нибудь? — обратился ко мне Павел.
— Многое кое-что, только не того, чего ты спрашиваешь.
— Что же ты? Так выпить хотелось!
— Остепенись, Павел, пьяницей сделаешься.
— Да уж лучше пьяницей, чем на фронте торчать!
— В окопах тебя никто не заставляет сидеть, сидишь ты в канцелярии, и пить основания нет.
— Давно это ты нравоучения читать начал? Надел погоны… кичишься.
— Да разве я кичусь? — удивился я. — Я говорю, что пьешь ты много.
— Много пьешь?! Уж не ты ли подносишь?
Видя ворчливое настроение Воропаева, я попробовал его успокоить привезенной новостью о революции.
Однако на Павла мои сообщения подействовали слабо.
