Родители Аллочки работали. Мама, Инна Аркадьевна, преподавала в политехникуме связи. Папа, Борис Иванович, руководил в спорткомитете. Присматривать за Аллочкой было некому.
В яслях она часто болела.
Увидев тяжёлое положение Грацианских, Надежда Сергеевна сама предложила свои услуги. Родители не знали, как её благодарить.
— Ах, Надежда Сергеевна, как мы вам обязаны! Вы наш добрый ангел-хранитель! Что бы мы без вас делали? — не раз говаривали и папа, и особенно мама.
Родители пробовали предлагать Надежде Сергеевне деньги, но та категорически отказывалась.
— Она же мне как родная! Я же её так люблю! — говорила Надежда Сергеевна, глядя на Аллочку увлажнёнными глазами.
Более добрых глаз, более доброго взгляда Аллочка не видела ни у кого. И руки у неё были добрые, мягкие, тёплые, ласковые. Аллочка и сейчас помнит лёгкое прикосновение этих рук. Особенно когда они обнимали её, прижимали к груди. Тогда Аллочка слышала, чувствовала, как бьётся бабы Надино сердце.
И пахло от бабы Нади очень приятно. Всю жизнь, как она говорила, душилась она одними духами, которые дарил ей когда-то муж и которые назывались так необычно и таинственно — «Манон». Этот особенный, нежно-пряный запах волновал Аллочку. И квартира у бабы Нади была очень уютная. Маленькая, двухкомнатная, заставленная старой мебелью, которой теперь уже ни у кого нет. Чёрный шкаф. Буфет буквой «Н», с двумя тумбочками по бокам и двумя зеркалами между ними. Клеёнчатый диван с высокой спинкой, наверху которой снова-таки было овальное зеркало. Так называемый трильяж — туалетный столик с тройным зеркалом.
Это обилие зеркал в маленькой квартире делало её больше, просторнее.
Аллочка любила, когда баба Надя приводила её к себе.
Особенно нравилось Аллочке рассматривать старые фотографии в большом сером альбоме с фиалками на виньетке. Больше всего привлекали её фотографии бабы Нади в детстве.
— Ой! Это ты? Ты тоже была пионеркой? Ой, как интересно!
— А как же! Будьте уверены! «Здравствуй, милая картошка, тошка, тошка… пионеров идеал…» — напевала баба Надя, и Аллочка звонко смеялась.
Однако особых чувств у самой бабы Нади фотографии детства почему-то не вызывали. А вот те, где она была сфотографирована со своим мужем, светлооким, русоволосым и стройным, всякий раз оживляли её. Она нежно гладила их своей мягкой рукой и говорила:
— Вот это мы в Сочи. А это в Никитском ботаническом саду, в Крыму. Видишь, под пальмой. Это в Мисхоре, это в Гурзуфе. А это в Ливадийском дворце. Возле льва. Видишь, там такие львы на лестнице. Мы с Григорием Ивановичем весь Крым, весь Кавказ объездили. Будьте уверены! Мы на месте не сидели. Мы любили путешествовать… — Она вздыхала и медленно проводила рукой по фотографии.
