Сейчас все это их потрясло до холодного озноба, до помутнения рассудка, до нежелания кого–либо видеть и слышать. С этих пор от них отошли мысли о дороге, о ее разнообразии, прекрасности и тяготах. Они снова вернулись в то время, когда видели Александра Сергеевича Пушкина, прикасались к нему, впитывали в себя его дыхание и голос, его дорогой облик, его стихи. Их мысли были наполнены только им, ибо они понимали, какой это для Пушкина удар — такая огромная потеря, невосполнимая в веках. Как же перенесет эту потерю его утонченная натура, как справится с потрясением его чувствительная душа? Кто сейчас находится рядом с ним? Кто убережет его от отчаяния?
Но они не знали еще одного совпадения, почти мистического — одновременно с ними и в том же самом направлении из Москвы выехал на Калугу, Белев и Орел обожаемый ими Пушкин. Он, возмущенный запретом ехать за границу, направлялся в Арзрум. Не последним соображением был сбор материала для новых произведений.
А тут такое!
Так же, как и они, он в дороге узнал о трагедии с Грибоедовым. Сказать, что он был потрясен — это ничего не сказать. И сейчас Александр Сергеевич находился недалеко от них, где–то здесь, в этих местах — их разделяло что–то незначительное. Это его могучий дух, титанически рыдающий, наполнял эти пространства, эти ущелья, витал над вершинами гор, падал в бурные реки, возмущал стихии, кричал и плакал. И они безошибочно улавливали его и поэтому уже пушкинским умом понимали и оценивали случившееся, пушкинским сердцем переживали его.
Нет, прочь отсюда! Южные города, наполненные неугомонным восточным людом, главной обязанностью которого было, казалось бы, издавать громкие звуки, не понравились Гордею. Он все время воскрешал в воображении картины прошлого для сравнения с настоящим, оглядывался на свой московский жизненный опыт, невольно закрепляя его в памяти, что было ничем иным, как велением судьбы приуготовить себя к ждущей его неожиданной будущности.
Завершив движение по Военно — Грузинской дороге, наши путники снова перевели телеги на воловью тягу, обрадовавшись, что на казачьих постах ее все так же можно было менять на свежую, а сами остались на лошадях. Им подвернулись все те же низкорослые волы с длинными прямыми рогами, очень острыми. Правда, той удивительно светло–серой, какой–то молочной масти «потомков бизонов», что были вначале, уже не встречалось.
Из Тифлиса караван вышел в прежнем составе, конечно, если не считать тех, кто в этом городе закончил свой путь. Дошли до околиц, затем отошли далеко от них, и тут почти четверть каравана отделилась и, повернув налево, пошла на Рустави и дальше на Баку. Остальные, ориентируясь на правый отрог дороги, продолжили путь на Ереван.
