Отправляясь в поездку, Дарий Глебович и Гордей, конечно, познакомились с маршрутом и поинтересовались описанием главных его пунктов у тех людей, кто там бывал. Искали среди знакомых. Правда, таких оказалось огорчительно мало, да и те не умели толком рассказать о своих впечатлениях. Поэтому большей частью нужные сведения брали из литературы и публикаций в журналах.
Что касается Еревана, то тут им просто повезло — в Россию недавно приехал некий француз, принявший имя Иван Иванович Шопен, историк и этнограф, отлично знающий Кавказ, в частности Армению. Свои знания он предложил России, чтобы зарекомендовать себя и сделать с их помощью столичную карьеру ученого и чиновника. Для этого одну за другой публиковал свои работы, делаясь популярным человеком и знатоком востока в глазах передовой общественности. Вот из этих публикаций они и составили свое предварительное представление о Ереване.
И надо сказать, что оно оказалось почти безошибочным. Действительно, в столице столь древнего государства, как Армения, не видно было сооружений и зданий, свидетельствующих о развитой промышленности, о стремлении населения обновляться, шагать в ногу с событиями в мире. Ереван вообще имел какой–то пыльный средневековый облик, как будто время тут остановилось. Ничто не указывало на то, что это была столица. Неизменные узкие и кривые улочки удручали, а не умиляли, как в Европе. Невозможно было понять, в чем тут дело. Не чувствовалось в них какой–то величественности духа, какой–то его живой глубины. Это были просто отвратительные щели в каменном нагромождении. Теснотой своей и видом эти улочки походили на коридоры, ограниченные с двух сторон стенами низких старых жилищ. Едешь — и боишься зацепить эти кладки из необожженного кирпича, дикого камня, какой–то черной осыпающейся глины. Кажется, что они рухнут и жители тебя тут же разорвут на части.
Нехватка ровного места, пригодного для застройки, вынуждала людей обходиться без палисадников и заборов, которые так славно закрывали европейские дома от уличного шума. Но в настоящий ужас путников привело то, что тут по главным улицам, где было чуть–чуть просторнее, бежали зловонные потоки, из которых жители брали воду для своих садов. И непонятно было — то ли это вода с гор, то ли бытовые стоки, то ли все вместе…
Они втайне подозревали, что теперешнее восприятие мира омрачено у них той трагедией, знание о которой затаилось внутри. Однако это ничего не меняло вокруг — это не избавляло их от горя и не делало виденное ими более гармоничным. Они просто старались не говорить об этом. Единственное, что оба вдруг обнаружили, было связано с их личной утратой. Они обнаружили, что боль от нее ушла, незаметно, исподволь — как будто была снята какой–то мистической рукой. И чувствовалось, что ушла навсегда.
