Отец и сын Диляковы, наблюдая картину с суетящимся тифлиссцем, молча переглядывались и посмеивались. Помещения для бесплатного отдыха путников не могли вместить всех желающих, поэтому они, как и некоторые другие, во время простоя валялись на телегах, нежась на свежем сене.
— Слушай, такое случилось, да! — вдруг сказал тифлиссец и страшно выпучил глаза. — Ты не слышал? Что в столице говорят?
— О чем? — мрачно отозвался Корней Карлович, доверенный человек господина Конта, который как раз и решал все дело.
Он лениво отмахнулся от вездесущих мух, летающих вокруг поедаемой им дыни, и изобразил полную невозмутимость.
— Как о чем?! Как о чем?! Это же уму непостижимо! В Персии убили русского посланника. А он говорит, о чем… Это пахнет войной!
— Погоди, — медленно начал раскручивать сказанное Корней Карлович, отвлекаясь от дыни. — Если ты говоришь о после, то это же наш Грибоедов.
— Был ваш, а стал наш — ведь не зря его везут хоронить к нам, а не к вам, — резонно заметил тифлиссец. — Все базары об этом шумят, везде только и разговоров, что о несчастной судьбе Грибоедова, об ожидаемом на днях прибытии его праха, а он не знает!
— Неужели погиб Грибоедов… написавший такое великое произведение, как «Горе ума»? Я читал его в списках…
Из возникшей между ними перепалки отец и сын Диляковы узнали страшную новость, что в Тегеране, пребывая на посту председателя русского посольства, погиб великий поэт современности, гений и слава России — Александр Сергеевич Грибоедов. Погиб страшной, жестокой смертью. И сейчас его тело везут на Родину. Он возвращается домой той же дорогой, по которой навстречу ему едут они!
Невероятно! Какая трагедия, какое совпадение…
Живя в Москве, они, тем не менее, прекрасно знали Грибоедова, от слова до слова читали поэму «Горе ума», приобретшую широкую популярность и хождение в народе. Еще не опубликованная, известная публике из рукописных копий, подозреваемая в непочтении к свету или даже в крамоле, она буквально взрывала умы своим совершенством, отточенностью фраз и новизной мыслей, новым, необыкновенно свежим взглядом на московскую жизнь. Это был взгляд со стороны. Но почему остальные этого не видели, ведь все эти образы и характеристики теперь так легко угадываются между людьми?! Поэма в Москве тут же разошлась по фразам, тут же определила, кто есть кто в ее замшелом обществе. «Муж–мальчик, муж–слуга, из жениных пажей»… — это было грандиозно!
Господа Диляковы даже слышали отрывок из нее, читаемый Пушкиным в тот единственный раз, когда встречались с ним в столице. Правда, слышали со стороны, как бы подслушали, потому что он продекламировал монолог Чацкого не с импровизированной сцены, а как бы неофициально, в кулуарах, в окружении поклонников, так сказать — к слову пришедший на ум. Но впечатление от стихов Грибоедова и от декламации Пушкина у них осталось что называется головокружительным.
