манентно находился в состоянии какой-то радостной эк
зальтации. Я просто захлебывался от яркости и обилия по
лучаемых впечатлений. Но мир, который представал пред
моим детским невинным взором, был пестрый мир. В нем
было много света, но в нем были также и тени. И теней
этих было немало.
Помню, во время дневки в Копале местный гарнизон
решил развлечь нашу партию чем-нибудь необыкновенным
и разыграл в ее честь популярную в то время в армии
пьесу «Царь Максимилиан». На крохотной сцене, в душных
казармах, в сорокоградусную жару, в течение двух часов
дико кричали, топали и дрались «военные артисты». Все
роли исполнялись мужчинами. Сам «царь» и все его при
дворные были одеты в какие-то совершенно фантастиче
ские формы, звеневшие бесчисленными побрякушками при
каждом движении героев. Из-под голубого платья «цари
цы Эльвиры» выглядывали густо пахнущие дегтем солдат
ские сапоги. Я забыл сейчас содержание пьесы, но помню,
что даже у меня, девятилетнего мальчика, оно вызывало
недоумение своей нелепостью. К этому прибавлялось еще
исполнение Я никогда не забуду, как в одной из сцен
громадно-уродливый «царь Максимилиан», хватаясь за
саблю, грозным голосом кричал своему сопернику:
Не подходи ко мне с отвагой. —
Не то посмотришь, как проколю тебя я шпагой,
Глядя на оную в скобках!
На самом деле возглас «царя Максимилиана» кончался
на второй строчке, после которой в скобках стояла ремар-
55
ка: «Глядя на оную». Солдат-артист, однако, не отделял
текста от ремарки и с завидной добросовестностью произ
носил все вместе.
— Какая глупая пьеса!—сказал отец, когда мы возвра
щались с представления в свою палатку.
Шедший с нами офицер местного гарнизона с презри
тельным смехом откликнулся:
— Дуракам лучше не надо.
Я был поражен в самое сердце.
«Дуракам! — думал я, шагая рядом со взрослыми. —
Значит, он всех солдат считает дураками? Как бы не так!
Мой Карташев совсем не дурак. Он умеет так хорошо
рассказывать и петь песни. И другие солдаты тоже не ду
раки. Почему же он всех солдат зовет дураками?»
Я не мог тогда найти удовлетворительного объяснения
для слов офицера, но я запомнил их. и мне показалось,
что они скрывают за собой какую-то тяжелую, мне еще
непонятную тайну.
А вот другой случай. Обычно на дневках Степаныч и
«дядьки» занимались с новобранцами «словясностью». Это
было нечто вроде тогдашней «политграмоты», которую
царское правительство старалось вбить в голову каждому
солдату. Собрав вокруг себя на лужайке тридцать-сорок
человек, Степаныч начинал их обучать своей премудрости.
