— За вашу доброту, Артем, я как-нибудь разрешу вам сводить меня в хороший ресторан. С цыганами. Судя по всему, вы при деньгах, хотя и романтик. Да, да, романтик, не отпирайтесь! Так вас назвал мой папа, а он в людях разбирается. Кстати, отец сказал, что весной охота запрещена.
Артем кивнул.
— Понимаю, для романтиков ее разрешают специальным указом?
— Верно, — улыбнулся Артем. — Такой указ издаст Костя Костагуров — каган Потайнухи. Мы с ним друзья детства. И с егерями Костя договорится: арака у него есть.
— Значит, мы будем браконьерить? Замечательно! Возможно, попадем в тюрьму? Именно этого я и хотела: в тюрьму, на голгофу! Я видела сегодня во сне, что летала, как сорока, над цветущей лужайкой: ромашки, лютики, цветущее благоухание… Сентиментально, фантазия ниже всякой критики, но, когда третий курс дотягиваешь на пятерки (чтобы не огорчать папу и маму, я учусь только на пятерки), вдруг захочется острого, недозволенного. Захочется убить дикого гуся! Медведя! Дрожать в пещере рядом с волосатым мужчиной, от которого пахнет дымом и кровью, а не бабьими суевериями. Уверяю вас, Артем, я согласна на любое приключение, и пусть расплатой будет тюрьма!
Выслушав Женькину тираду, Артем рассмеялся и пообещал, что ни один волос с ее головы не падет, а что касается браконьерства, этот грех он полностью берет на себя.
Женьке нравилась улыбка Артема: она была тихая. Женька терпеть не могла громогласных мужчин, хохотунов и шутов, считая болтливость чисто женской привилегией! Женьке нравилось, когда ее слушают, когда любуются ею, и тихой, застенчивой она делалась лишь в присутствии одного человека…
— Если весной, — сказал Артем, — я не поброжу в степи с ружьем, это для меня хуже всякой болезни. Весной все живое теряет страх, радуется, поет, сражается, славит жизнь. Иную зорьку целый год помнишь: как потянул по вечернему небушку гусиный клин, прошумел над головой табун чернети, как вместе с конями по лугу ходили журавли.
И Артем зачем-то стал доказывать Женьке, что особого греха в весенней охоте нет, что для какого-то биологического равновесия разумно даже отстреливать излишек селезней, что из всех весен самая красивая — весна степная. Ее, эту степную весну, он и покажет Женьке, а тюрьму и голгофу не обещает.
— И напрасно, — не очень внимательно слушая, перебила его Женька. — Можно, я съем еще один апельсин?
В ту ночь тоже были апельсины, и Женька чистила и подавала их Саше на тарелочке. Апельсины он ел, как лимоны, с сахарной пудрой, которую Женька долго искала в буфете. Все время Саша посылал ее то за тем, то за другим, и выполнять его капризы было для Женьки величайшим наслаждением! В ту ночь она была послушна, как восточная рабыня, у нее не осталось собственных желаний, кроме одного — делать приятное ему, заслужить полусонное: «Спасибо, ласточка».
