Источником своей радости и страсти Мильтон сейчас похмеляется. А где мои радость и страсть, я даже думать боюсь. Я говорю, размешивая сахар в кофе:
— Ты не рано начинаешь, дядя?
На что Мильтон отвечает, обнажив белые, красивые зубы.
— Я еще не закончил просто.
Я люблю дядю Мильтона. Даже пьяного. В первую очередь это, конечно, показывает меня как человека терпеливого и способного за любовь пострадать.
Дядя Мильтон облокачивается на стол, потом почти укладывается на него, подтягивает к себе солонку и перечницу. Он говорит за солонку:
— Сдавайся, песчаный ниггер!
И говорит за перечницу:
— Аллах Акбар!
А потом разбивает перечницу вдребезги. Пока дядя Мильтон лицезреет останки своего воображаемого врага, я переливаю виски из его стакана в свой кофе.
— Слушай, — начинаю я. — А ты помнишь тетушку Морин?
Мильтон чуть вскидывает бровь, потом ставит солонку на место, говорит:
— Мы уехали из Дублина, когда мне было два года, близняшкам год, а Итэном Салли вообще была только беременна. Мы не помним родственников Моргана.
Своих родителей мои родители всегда называют только по именам.
— То есть, вы никогда не видели тетю Морин?
— Ну, Морган о ней говорил. Но я без понятия, по крайней мере подарки на дни рожденья она мне не посылала. Да и что там из Ирландии посылать? Картошку?
Мильтон хрипло, красиво смеется, потом смотрит в пустой стакан и вздыхает с трагичностью, достойной Гамлета. Надо же, думаю я, надо же. Мы о ней ничего не знали, а она о нас знает все?
— А письма? Открытки?
— Никогда!
— Ни одной?
— Ты думаешь я тебе вру? — пожимает плечами Мильтон.
— Не исключаю такой возможности.
— Правильно, — кивает Мильтон. — Я всем вру.
— Знаешь что? Мы тебя закодируем.
— Ты не можешь поступить так с собственным дядей.
— Или могу?
Мильтон раздумывает над этой неожиданной мыслью, являющейся в то же время ужасающей перспективой, а потом вдруг выдает:
— Райан о ней говорил. Что она существует, и у нее есть дочь, Морриган или как-то вроде того. Но это было давным давно.
Надо же, а кто-то, кто никогда и ничего мне не говорит, все-таки в курсе.
Я отпиваю кофе, жмурюсь от удовольствия.
— Отлично, — говорю. — А что он узнал о Морин? Только то, что она есть?
— Слушай, — тянет вдруг Мильтон, так что его южный акцент становится отчетливее обычного. — Ты же у нас болтаешь с мертвыми. Спроси того, кто точно знал эту Морин. Спроси Моргана!
— Господи, а ты и вправду неплохой психотерапевт.
— Плохое слово, не произноси его.
— Господи?
